— Я все поняла, — коротко сказала она, — ты удаляешься от дел. Ты болен, ты смертельно устал. У тебя нет сил. Все очень просто. Ты боишься, что болезнь перекинется на нас. Это так понятно. Мне очень жаль…
— Да, — проговорила Ориана, стоявшая позади Леннара и закутанная в дайлемитские одежды так, что контуры ее тела совершенно скрыты и принадлежность ее к прекрасному полу выдает лишь высокий голос, — нам тоже жаль. Но, положа руку на сердце: в этом мире мы обломки погибшей Леобеи, остались чужими. Элькан ушел, теперь наша очередь. И главное! — Тут ее голос предательски дрогнул, зазвенел и все-таки сорвался, рассыпавшись звонкими осколками, словно грянулась о каменный пол тонкая хрустальная ваза: — И главное, что мы хотим уйти молодыми и полными сил, а не превратиться в куски гниющей бессмысленной плоти, как это произошло с Лайбо и Бер-Кун-Даком!
«Да, конечно, — тревожно проскользнуло в голове Энтолинеры, — конечно, страшная болезнь, отравление этим древним ядом… Они не хотят, чтобы их видели сраженными. Наверное, это привычка — считать, что ничто не угрожает Леннару и его самым близким людям, потому что он неуязвим, а они, эти близкие люди, находятся под сенью этой его неуязвимости. И я — не исключение. Ведь спасал же он мне дважды жизнь. Какова будет она, эта жизнь, теперь, когда он объявил о своем уходе?.. И этот бывший Ревнитель… о, я помню его по Академии, куда он внедрился под видом лазутчика, чтобы дать Храму и братьям ордена сведения об истоках нашей силы и конечно же о том, где гнездятся наши слабости… Он! Этот храмовник с лицом надменным и гладким, таким спокойным, словно он принял привычную пищу, а не символ власти из рук того, кто считается одновременно полубогом и воплотившимся демоном…»
Беседа, сотканная из тревожных и ранящих слов, издыхала, как придавленная каблуком змея. Леннар поднял руку, прощаясь. Энтолинера не решилась спросить, куда лежит теперь его путь. Конечно же эти четверо направятся сейчас к одной из лифтовых шахт, а дальше… О, они могут оказаться где угодно. В Центральном посту. В функциональных отсеках Академии. На одном из Уровней-земель, в любом из городов, взятых ли под покровительство Академией и Обращенными или находящихся под властью Храма (все еще) или сардонаров Акила и Грендама (уже!). В одной из Язв Илдыза, наконец… Нет, нельзя же так!.. Нельзя! — Недюжинным усилием воли Энтолинера сдержала готовые вот-вот вырваться наружу чувства. Она умеет смирять себя. Она умеет, она с детства обучена сдержанности и терпимости, она призвана править, а правитель не может плыть по течению своих страстей и привязанностей…
— Благодарю вас за все, — тихо сказала она.
Леннара, Орианы, туна Гуриана и могучих братьев-наку не стало. Они растворились в колеблющемся предночном воздухе бесшумно, как появились здесь. Энтолинера смотрела в темное небо, неряшливо перечерченное несколькими серыми полосами, тяжелыми грядами облаков. «Это лишь создание климат-систем Корабля, жалкое подражание первозданной природе Леобеи, родины Леннара, — мелькнуло у нее в голове. — А я никогда не видела настоящих облаков, настоящего неба…»
В смотровой башне лицом к лицу с правительницей и начальником городского гарнизона остался лишь омм-Алькасоол, бывший жрец Храма, бывший Ревнитель, прошедший к тому же обучение в Академии Обращенных. Кажется, у него были печальные глаза и еле заметно подрагивали губы (при Леннаре он выглядел более спокойным), но сейчас ни Энтолинера, ни альд Каллиера не смотрели на нового главу Обращенных, чтобы отметить эти явные признаки душевного волнения.
— Я понимаю, что вы недовольны и полны сомнений, — наконец проронил Алькасоол, — и у вас много оснований считать, что Леннар ошибся или поддался предательской слабости. Все это не так.
— В самом деле? — холодно произнес альд Каллиера. — Чем же вы, господин Ревнитель, так прельстили Леннара, что он вот так запросто назначил вас своим преемником, хотя есть куда более достойные люди?
У Алькасоола заблестели глаза. Он не сдвинулся с места, но и Энтолинере и альду Каллиере, людям далеко не самым впечатлительным, вдруг показалось, что он надвинулся на них и даже стал как-то выше ростом и осанистее. Хотя ни роста, ни стати Алькасоолу не занимать…
Он произнес:
— Если вы столь откровенно говорите о том, что я недостоин заместить великого Леннара, то извольте. Я отвечу откровенностью на откровенность. Да, есть! И я говорил ему об этом. И если вы думаете, что его воля, когда он озвучил ее мне, ошеломила меня меньше, чем вас, — вы не правы. Мы спорили. Долго. Очень долго! И он меня убедил. Так что единственное, что я могу сделать сейчас, это всего лишь передать его слова. Я говорил ему, что есть более… куда более достойные, чем я! Более умные. Не раз и не два доказавшие свою верность. А я храмовник. Ревнитель. К тому же предатель, предавший его самого. Но он сказал мне просто: «Если бы все оставалось по-прежнему — Обращенные, Храм, Корабль и возможность заниматься этим так же неторопливо, то я бы не стал обрушивать это бремя на твои плечи. Но… Мир изменился. И я не вижу рядом больше никого, кто сможет удержать его опрокидывание в кровавый хаос. Даже… себя». И я… понимаю, почему он так сказал. Мы вместе бежали из осажденного сардонарами Первого Храма. Мы выжили в бойне, хотя изначально находились по разные стороны. Знаете, как гласит древняя мудрость: самый надежный друг — это враг. Подумайте, отчего он остановил свой выбор на мне. Я не стану разжевывать: вы достаточно умны, чтобы разобраться самостоятельно и принять или отвергнуть меня. Но помните: чем больше раздоров между нами…
Не договорив, он повернулся и вышел. Что договаривать, если и так предельно ясно, что хотел сказать своей последней фразой Алькасоол. Энтолинера встала и, подойдя к парапету, проронила:
— А ведь он прав.
— Кто прав?! — взвился Каллиера. — Вот этот наглый жрец-недоносок, переметнувшийся к Обращенным и невесть каким манером втершийся в доверие к…
— Нет. Хотя и он — тоже. Я говорю о Леннаре. Он. Он прав.
Альд Каллиера задохнулся и стал багроветь. Его рука привычно потянулась к рукояти сабли, хотя разить, собственно, было уже некого.
— Да, Леннар прав, — продолжала правительница Энтолинера, — и если он в самом деле решил уйти и дать Обращенным нового вождя, так он не нашел лучшего времени и лучшей кандидатуры.
— Что ты такое говоришь, подавись моими ребрами Железная Свинья?!
— Народы Арламдора разобщены. Одни все еще трепещут перед Храмом, который ныне почти раздавлен сардонарами. Другие отдались Обращенным, приняли новые истины и тихо ропщут, ведь мало кто способен принять новый порядок в первом поколении… Третьи, самые отпетые, подались к сардонарам, третьей силе Корабля, все крепнущей. И нет конца войне и разобщению. Если ее и можно окончить, то только не просто замирившись с Храмом, а объединившись с ним. Ведь нельзя вырвать с корнем то, что управляло этим миром полтора тысячелетия, вытравить самое имя Храма из памяти, как вытравляют пятно на ткани. Вернее можно. Но только так, как это делают сардонары…
Она сделала паузу, будто ожидая возражений, но Каллиера только сумрачно нахмурился. Ибо на это у него не было возражений. И Энтолинера продолжила:
