— В Проклятый лес?…
— В Про…
— Угроза Благолепию!
— Вот!!! — воскликнул «блаженный», выхватывая взглядом того, кто, по его мнению, издал последний выкрик. — Вот именно! Угроза Благолепию!!! Угроза, исходящая от королевы Энтолинеры! Которая не больно-то блюдет Благолепие. Забывает, что именно на нем стоит ее трон! Особенно если знать, с кем она поехала! Так с кем же? С дворцовой девкой? Ну да, как же! Или, может, взяла с собой священника, духовника? Как же! Она поехала… — Тут Грендам набрал побольше воздуху в свою широченную грудь и выдохнул, что было силы: — С Леннаром!!!
Толпа, уже воодушевленная и обильно заряженная эмоциями, словно поджидала этого сообщения, чтобы взреветь и замахать руками. Кое-кто вскинул окровавленные пики с уже описанными выше ослиными головами. У бедных, ни за что умерщвленных животных тряслись уши и тускло лиловели полоски мертвых глазных яблок. Плотник Грендам, впрочем, был настолько бесчувственной скотиной, что ничего похожего на жалость не испытывал. Хотя часто бывает, что завзятые мерзавцы, которым ничего не стоит прирезать человека или хоть десяток себе подобных, слезливо-сентиментальны по отношению к домашним животным.
«Блаженный» плотник несколько раз подпрыгнул, верно стараясь казаться еще выше, и, размахивая руками, продолжал вещать почти на всю огромную, до отказа запруженную народом площадь:
— Давно, давно в народе пошли темные слухи! Слухи о том, что королева недостаточно блюдет Благолепие! Да! И в кого ей блюсти-то?… Ее отец, предыдущий король Барлар, был горьким пьяницей. Под конец он, правда, собрался остепениться. Даже принял сан. Пошел в Храм. И что же? Всем вам известно, как он кончил! Так же, если не хуже, кончит и Энтолинера! Если не встанет на путь чистоты! Да! Я, Трендам, предрекаю: не будет счастья!.. Не будет ей счастья, если не!.. — Грендам жестикулировал и глотал слова. — А если наша добрая королева будет упираться, что ж!.. Храм знает, как ее получше ублажить!
В толпе раздался смех. Люди напирали, чтобы лучше видеть «пророчествующего» оратора. Счастье альда Каллиеры, что он не слышал всего этого. Иначе он немедленно попытался бы раздавить «блаженного», как вонючего клопа. Ничего хорошего из этого выйти не могло по определению…
Собственно, в этот момент и альд, и королева, и остальные офицеры гвардии, переодетые в штатское платье, были уже далеко. Они направлялись к другому мосту, чтобы, переправившись через реку, все-таки попасть наконец во дворец Энтолинеры. Для этого им пришлось проехать вдоль реки до знаменитого на весь город предместья Лабо, населенного самыми что ни на есть ярко выраженными отбросами арламдорского общества. Нет нужды напоминать, что велеречивый прорицатель Грендам был как раз отсюда родом.
Королева, бледная, задыхающаяся, сидела в трясущемся фургоне и кусала губы. Никогда еще ее достоинство не бывало уязвлено столь жестоко, так беспощадно и явно. Альд Каллиера, сидящий рядом с ней и размазывающий рукавом кровь по своему перекошенному лицу, выглядел не лучше. Процессию возглавлял тун Томиан верхом на каллиеровском осле. Собственного осла ему пришлось бросить, так как неподалеку от запруженной площади Гнева кто-то вогнал бедному животному заостренный кол между ребер.
…Мост Коэ сложно было назвать мостом как таковым. Скорее это были грязные подмостки, на которых местные прачки полоскали белье. Оно и сейчас сушилось на веревках, натянутых на шестах вдоль всей длины моста Коэ. Тут же на правах белья валялся какой-то, верно, сильно нетрезвый житель предместья. Он раскинулся на самой проезжей части и сосредоточенно чесал грязной босой пяткой колено другой ноги. В руках он держал здоровенный кол, заостренный на манер того, каким вывели из строя осла туна Томиана. Этим колом маргинал и помахивал время от времени, верно отгоняя таким образом здоровенных мух, в изобилии кружащих вокруг.
Если бы этого человека мог видеть бывший воришка Барлар или хотя бы бывший плотник Грендам, потрясающий сейчас своим блудливым красноречием толпу, они без промедления признали бы в нем Камака, брата Барлара. Милейшего человека, севшего в тюрьму за убийство с людоедством и выпущенного по милостивой амнистии Храма.
Тун Томиан въехал на подмостки и тотчас же едва не потерял второго осла: Камак, не открывая глаз, наугад пырнул колом.
— Эй, — скотина! — крикнул гвардеец. — Дай проехать!
Камак приоткрыл один глаз и чуть привстал. Чесательные движения босой пятки замедлились.
— А ты вплавь, вплавь!.. — посоветовал он. — Не видишь, я тут лежу.
— Вижу! — рявкнул тун Томиан. — Подымай свою вшивую задницу и посторонись! А то мигом выпущу твои гадкие кишки, несообразная ты скотина… Клянусь яйцами Катте-Нури!
Тут Камак привстал еще выше и открыл второй глаз. Поинтересовался вкрадчиво:
— А ты кто такой? А? Ты кто такой?! — вдруг визгливо завопил он, вскакивая и швыряя в Томиана колом. Тот едва успел увернуться вместе с ослом.
Причины наглости Камака выяснились тотчас же. Из-за полотнищ плохо выстиранного, с мутной синевой белья стали показываться люди. Они появлялись один за другим — багровые рожи, обведенные коричневыми кругами глаза, обноски, из-под которых поблескивала уже сталь ножей. Недаром мост Коэ из всего богатого разбойничьими достопримечательностями предместья Лабо пользовался наихудшей славой.
Тун Томиан осекся. Только сейчас он понял, что они совершенно беззащитны против ножей этой разнузданной братии: все оружие, как уже говорилось, они оставили у Леннара. И теперь тун Томиан, а потом альд Каллиера прокляли себя за то, что пошли на поводу у королевы и Леннара и расстались с верными саблями.
— Что везете? — гнусно оскалившись, спросил Камак. — Что-то вы больно чистенькие, чтобы быть из местных.
Шайка захохотала. Бандиты подступили ближе. Ноздрей Энтолинеры уже коснулся мерзкий запах, которым были пропитаны их одежды, и она, откинувшись назад, произнесла:
— Немедленно пропустите нас, иначе я прикажу всех до одного казнить! Я — Энтолинера, а со мной начальник моей гвардии альд Каллиера, так что…
Едва ли она могла выдумать что-то еще более неудачное, чем эта фраза, так и оставшаяся неоконченной. Камак оскалил свои желтые зубы и вдруг кинулся с ножом на тягловых ослов, резать постромки. Энтолинера осеклась и, зажав ладонями уши, по-девчоночьи завизжала. Еще секунда, и вся орда бросилась на фургон, выхватывая ножи.
Альд Каллиера ударом ноги сбросил Камака, локтем откинул еще одного оборванца…
Плохо пришлось бы гвардейцам. Даже при их доблести и стойкости… Не исключено, что и в такой откровенно затруднительной ситуации они смогли бы не посрамить гвардейской чести и избавить королеву и самих себя от страшной участи, которая, вне всякого сомнения, была им уготована в случае, если бы ублюдки Камака одержали верх. Но тут на всю округу прозвучал громкий, отчетливый голос с повелительными металлическими нотками:
— Немедленно прекратить!
Альд Каллиера, который вырвал нож из руки одного из камаковских головорезов, вздрогнул и, опустив массивный кулак на нечесаную башку еще одного бандита, вскинул глаза. Да!.. В голубом одеянии с серебристыми серыми рукавами, зашнурованными на локтях и запястьях, на белом жеребце Храма, — на мост Коэ въехал всадник. На его груди красовался светский знак бога Ааааму, чье истинное Имя неназываемо: раскрытая алая ладонь с пальцами, расходящимися подобно лучам.
