Почему-то он ни секунды не сомневался, что у немцев это получится, хотя, несомненно, колония «беженцев из Штатов» на самом деле была хорошо укреплена и защищена.
Людей не встречалось по-прежнему, хотя они трижды проехали деревни: одна была брошена очень давно, вторая – сожжена, третья покинута, но, судя по всему, недавно. Дружина не задерживалась нигде. И как раз на выезде из этой, третьей, деревни по головному разъезду открыли огонь…
…Стрельба была частой, но неприцельной, и ясно почему: пока дружина спешивалась, разводила коней за дома, пока люди с разбегу занимали положение для стрельбы лежа вдоль выходившей из деревни грунтовой дороги – с другой стороны, от леса, начали перебегать через заросшее поле, стреляя на бегу, фигурки людей. Ответный огонь прижал было их к земле, но лишь на какие-то полминуты, потом перебежки возобновились, а с опушки леса по дороге, взрывая землю, застрочили два пулемета, судя по звуку и ударам пуль – «ДШК».
На бандитов и их повадку это не очень походило. Романов подумал это, лежа за выраставшим из земли гранитным валуном и втягивая носом запах горелого камня, – по валуну только что врезало с треском и хлюпаньем несколько пуль. И как по заказу, подползший Провоторов сказал то же самое.
– По-моему, это не банда. – Он вытер злое лицо фуражкой. – Вот убей меня, Коль, но что-то тут не то.
– С чего взял? – Романов прислушивался к густой перестрелке. Вместо ответа Провоторов показал ту же фуражку. – И?
– На них такие же. Я сейчас в бинокль смотрел. Не на всех, но на некоторых – точно. Зеленый верх, желтый околыш. Это или амурская наша казачня, или забайкальцы.
– Хорошего ты о своих братьях по фуражкам мнения, – не без яда сказал Романов. – Думаешь, казаки в банду не подадутся?
– Не в этом дело, – возразил Провоторов. – Это я просто внимание обратил. Мне кажется, у них значки Белосельского. Белое перо, красный меч.
– Показалось, – привстал Романов. – Не может быть, что ему тут делать? Он на Байкале… Крест какой-нибудь косой.
– Даже если и показалось, если даже крест – на кой бес бандосам одинаковые значки на форму нашивать? Хотя… тоже верно… – вздохнул Провоторов… И тут же раздался булькающий свист, и в полусотне метров от них разорвалась мина, щедро обсыпав всех вокруг землей. А за домами истерично заржал конь. – Твою ж мать!
– Все! Выдвигай «зушки»! – Романов пригнулся. – Не до сомнений, покрошат нас!
Ни Романов, ни Провоторов не обратили внимания на лежащего рядом Максима Балабанова. Одной рукой мальчишка обнимал санитарную сумку, другой закрывал голову, судорожно вздрагивая при выстрелах. Но при этом он прислушивался к разговору двух мужчин… И Романов понял, что происходит, только когда стрелявший чуть дальше Игнат заорал вслед рванувшемуся через дорогу мальчишке:
– Стой! Ванька… ай, тьфу, черт, Макс! Макс, сучонок! Стой! Убьют! – и сиганул было следом, но Романов вовремя схватил его за сапоги и сдернул обратно:
– Стой, дурак!
– Пустите! – Игнат извернулся. – Его ж сейчас…
– Лежи, говорю! – прорычал Романов, наградив парня зуботычиной. Провоторов, рванувший было к упряжкам, тоже застыл на одном колене, перекосив рот в напряжении.
Стрельбу обрезало с обеих сторон. Но Романов не обольщался – стрелять перестали, конечно же, только от удивления.
Между тем Максим – не пригибаясь, на прямых ногах и сам прямой, так же прямо подняв вверх вытянутые руки с зажатой в них сумкой, – весь похожий на тонкий отчаянный штрих, казавшийся от напряжения выше своих лет, – шел вперед через поле, выкрикивая пронзительным ломким голосом:
– Не стреляйте! Красный крест! Красный крест! – И дальше: – Тут Романов! Это ошибка! Господин Белосельский, товарищ Белосельский, товарищ генерал, если это ваши, тут Романов, это ошибка!
Игнат под Романовым зашипел сквозь зубы. И тут же в удивленной тишине с той стороны раздался густой бас:
– Не стрелять никому! Эй, пацан! Не тянись ты там, не бойся, толком говори! Какой Романов?! Кто там у тебя?! Я – генерал Белосельский!..
…Генерал Белосельский оказался высоким мощным мужчиной – с легким брюшком, впрочем; так же, впрочем, оно, кажется, ему не мешало. Легкий свитер с эмблемой (теперь и Романов узнал ее, он сам ее утверждал, в конце концов), кожаными наплечниками, голубой берет на почти квадратной, короткостриженой голове, под мышкой – «стечкин» в мягкой дорогой кобуре. Жилета на генерале не было, только подсумок, пара гранат и нож на поясе. Правая рука генерала после пожатия предплечий вернулась на висящий на правом бедре «АКМС». Морщинистое, навечно загорелое лицо с седой скобкой усов; маленькие серые глазки смотрели чуть насмешливо, но в то же время внимательно и серьезно. Романову приходилось делать снова и снова усилия, чтобы не тянуться по стойке «смирно», вспоминая о своем лейтенантстве…
– Вам привет от Заварзина из Зеи, – сообщил Белосельский. Продолжал деловито, не выказывая никакого удивления от встречи: – Зея, Тында, Сковородино – они все под нашей властью. Участок железной дороги от Северобайкальска до Чегдомына – тоже. А вот южнее, на БАМе, – полный хаос и большие поля радиационного заражения, которые – увы – распространяются с ветром. Трясет сильно. И идет снег, кстати. Не очень холодно, пока не ложится, но идет часто… Все большие города – Чита, Улан-Удэ, Ангарск, Иркутск – разрушены почти полностью, там эпидемии, орды беженцев и полное безвластие. Боюсь, что с этим мы ничего не можем сделать… Пытались несколько раз, но только потеряли людей. Что происходит западней Ангары – не знаем вообще, но вряд ли там лучше. Скорее – хуже.
– Но как вы тут?! – Романов, в отличие от генерала, никак не мог опомниться. Белосельский повел плечами:
– Потихоньку-полегоньку… Мы уже давно в пути. Я просто подумал – надо повидаться, вот и поехали себе не спеша… а тут вон ты навстречу сам… По пути много всякого было, пять человек похоронили, зато вроде как нашу власть в семи местах установили. На обратном пути посмотрим.
– С нами во Владик не поедете? – без особой надежды спросил Романов. Они, разговаривая, отошли к ручью, протекавшему под дорогой. Забайкальцы конвоя Белосельского мешались с дружинниками Романова; среди казаков было видно несколько немного иначе одетых мальчишек – видимо, из Селенжинского лицея.
– Нет, извини – нет, – покачал головой Белосельский. – Если бы доехали сами – может, даже и зазимовали бы, насколько там придется. А так – мы назад будем спешить. Чувствую я – как подожмет мороз, у нас хлопот будет немерено… – Он вздохнул: – Тут-то у тебя тихо более-менее с этим. А видел бы ты, как там… беженцев этих…
Романов видел беженцев. Но не стал спорить – в конце концов, вдоль БАМа жило вдесятеро больше людей, чем на Дальнем Востоке. И все-таки он представлял себе, что имеет в виду генерал. Он хотел сказать, что многое надо успеть обсудить, но Белосельский продолжал, глядя в воду у своих ног:
– Дети. Детей жалко; того гляди, умом тронешься… У меня был внук, – Белосельский поглядел на Романова потемневшими глазами. – Я, собственно, думал о нем, когда все это затевал… с лицеем. Смешно, думал – вроде как огонек засвечу, он на него и придет, доберется. Многие пришли, да. Спаслись. А он… нет.
