Потому что это Руб.
Больше ничем я объяснить это не могу.
Они так вздорили утром с отцом, что перебудили весь дом, но в итоге Руб настоял на своем. Миссис Волф просила, а правильнее сказать – умоляла его поменьше болтаться вечерами, и против этого он никак не мог бы возразить. Он все пообещал, мы погрузились в фургон и отвалили.
Только уже после обеда Руб спросил про кое-какие нечеткие детали ночных событий.
– Ну а далеко пришлось, Кэм?
Его слова подошли и встали передо мной. Они хотели правды.
Я бросил работу.
– Далеко что?
– Ты понял. – Он высмотрел себя у меня в глазах. – Далеко ты меня вчера тащил?
– Ну, прилично.
– Всю дорогу?
Я кивнул.
– Прости, – сказал он, но мы оба знали, что это ни к чему.
– Чего там, – отозвался я.
Остаток дня пролетел довольно быстро. Я поглядывал, как там Руб, и понимал, что с ним все равно все будет как надо. Такой уж он человек. Пока жив, у него все в порядке.
– Ты чего глядишь? – спросил он, заметив, что я за ним наблюдаю, погруженный в свои мысли.
– Да так.
И мы даже позволили себе посмеяться, особенно я, потому что я зарекался попадаться на разглядывании людей. По-моему, подсматривать – не такая уж дурная привычка. Вот попадаться – это надо изживать.
Когда мы вернулись домой, Октавия уже ждала. При виде Руба лицо у нее стало точно такое, как ночью у Сары.
– Не спрашивай, – упредил он, проходя мимо.
Увидев меня, Октавия, кажется, обрадовалась, что я не в таком же состоянии. И спросила одними губами:
– Что случилось?
– Потом расскажу, – ответил я.
В комнате на моем столе меня ждал подарок. Старая пишущая машинка стального цвета с черными клавишами. Я замер и рассматривал ее с нескольких шагов.
– Нравится? – раздался голос позади. – Я увидела ее в секонд-хенде и поняла, что надо купить.
Она улыбнулась и тронула меня за локоть. – Она твоя, Кэм.
Я подошел, потрогал. Пробежал пальцами по клавишам, почувствовал их отзыв.
– Спасибо. – Я обернулся к ней. – Спасибо, Октавия. Чудесная штука.
– Отлично.
Тем временем Сара говорила по телефону со Стивом. Назавтра предстояла полуфинальная игра, и мы с Октавией решили сходить. Я никак не предполагал, что Стив еще нынче вечером приедет к нам.
Мы с Октавией сидели на крыльце, и тут он подкатил на машине. Подошел к нам.
– Привет, Октавия, Кэм.
– Привет, Стив.
Я поднялся на ноги, и мы глядели друг на друга и оба вспоминали наш последний разговор на этом крыльце. В этот вечер, однако, лицо Стива было раскрошено, как тогда, на стадионе, еще в самом начале зимы.
– Я знаю, что случилось вчера, – начал он, – Сара рассказала.
– Пришел Руба проведать? – спросил я. – Он в постели, но, наверное, еще не спит.
Я потянулся открыть дверь, но Стив не хотел входить.
Он стоял передо мной, не двигаясь.
– Что? – спросил я. – Что?
Его речь была отрывистой, но спокойной.
– Я не Руба проведать – я к тебе.
Октавия поерзала на диване, а я не отрываясь смотрел на Стива.
Он продолжил:
– Сара сказала, ты ночью нес его на руках от старого депо до дому.
– Ну, большое дело…
– Нет. Не ври, Кэм. Это большое дело.
Он возвышался надо мной, но теперь это была просто физическая особенность. Разница в росте.
– Это большое дело, договорились?
– Договорились, – подтвердил я.
Мы улыбнулись друг другу.
Вот Стив.
Вот я.
Молчание копилось у наших ног, а мы улыбались друг другу.
Потом он прошел в дом, но задержался там недолго. Потом ушла и Октавия, так что я отправился к себе попечатать на машинке. По правде говоря, я побаивался, поскольку печатать на ней хотелось что-то выдающееся. Пошел одиннадцатый час, а я все еще сидел перед ней, не трогая клавишей.
Вот-вот, говорил я себе. Слова вот-вот придут.
В воскресенье мы с Октавией отправились в гавань пораньше, чтобы не опоздать на матч к Стиву.
Я стоял у воды, слушая издали песню гармошки, и вдруг рядом возник Руб. Я удивился его появлению, но отметил, что лицо у него начало подживать.
– Привет, Кэм, – сказал он.
– Привет, Руб.
Его что-то беспокоило, я заметил.
– Ты что здесь делаешь? – спросил я.
Он наклонился, меся руками в карманах. Мы смотрели на воду, и я чувствовал: Руб раскисает, самую малость. Он повернулся и ответил:
– Пришел тебе кое-что сказать.
Он смотрел на меня. Мы были в глазах друг друга.
– Руб? – окликнул я.
Вода в бухте вздыбилась и опала.
– В общем, – начал он, – всю жизнь я вроде думал, что ты должен тянуться за мной, понимаешь?
Лицо у него сделалось такое, будто он потянулся ко мне.
Я кивнул.
– Но теперь-то я понимаю. Теперь понимаю.
Я ждал, но продолжения не было. Я переспросил:
– Что понимаешь?
Он глядел на меня и дрогнувшим голосом сказал:
– Это я тянусь за тобой…
Его слова окружили меня и проникли внутрь. Влезли под кожу, и я знал, что обратно они не выйдут. Они останутся во мне навсегда, как и этот миг между Рубеном Волфом и мной.
Мы склонились у парапета.
Думая истину.
И когда наконец выпрямились и обернулись навстречу миру, я почувствовал, как что-то карабкается сквозь меня. На четвереньках, внутри, и вот поднимается, поднимается – и я разулыбался.
Я улыбался, думая: «Голод», – потому что прекрасно понимал, как оно бывает.
Голод.
Стремление.
Мы шагали, и мало-помалу я ощущал их красоту и пробовал их на вкус, будто слова на языке.
Грани слов
Я дома.
Вот, сижу на заднем крыльце своего сознания, а город, как всегда, встает до горизонта.
Рождается дневной свет на исходе зимы, и во мне нарастает голод.
Клавиши ждут…
Я думаю: о гранях слов, о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев и о голодных собаках, воющих в ночи.
