Я вспомнил, что нужно перевести дыхание, но забыл, что собирался говорить дальше.
Я замолчал, выпрямился: ноги у меня в полусогнутом положении начали ныть. Не торопясь приблизился к Октавии Эш; она подобрала колени и обхватила голени в синяках сплетенными руками.
– Я… – Опять умолк, остановился и присел перед ней. Почувствовал, как кровь снова застаивается в ногах.
– Что? – спросила Октавия. – Что такое?
Несколько секунд я раздумывал, стоит это сделать или нет, но пока не успел передумать, сунул руку в карман джинсов и, вынув пачку мятых листков, протянул ей, будто предлагая свою душу. На листках были мои слова.
– Это мое, – сказал я, вкладывая листки в ее ладонь. – Мои слова. Открой, почитай. Они расскажут, кто я такой.
Она сделала, как я просил, развернув листок с небольшим облаком строчек, мой первый. Вот только одно: прочла она лишь этот первый. А потом вернула мне листки и попросила:
– А ты можешь прочесть их мне, Кэмерон?
Мои мысли преклонили колени.
Ветерок гулял между мной и Октавией, и я снова сел рядом с ней и стал читать слова, которые записал в первой главе всей этой истории.
«Легко таким, как я, ничего не достается. Это не жалоба. Правда, как есть…» Я читал медленно и без притворства, читал, как чувствовал, и все это будто сочилось из меня. Последнюю часть я прочел самую чуточку громче. «Знаю, что найду свое сердце в зашибленном тенями проулке, где-то в подворотнях этого города. У подножья лестницы кто-то ждет меня. Пара горящих глаз. Я сглатываю. Сердце бьет меня. И теперь я иду узнать, кто там… Шаг. Удар сердца. Шаг».
Я закончил, и тишина стиснула нас обоих, и звук складываемого листка бумаги был как грохот. А может, то был звук от слезы, прорезавшей лицо Октавии.
Помолчав, она тихо спросила.
– Ты раньше не прикасался к девушкам?
– Нет.
– Я первая?
– Да.
– Можешь сделать для меня кое-что? – спросила она.
Я кивнул, посмотрел на нее.
– Можешь взять меня за руку?
Я взял, чувствуя каждую шершавинку, Октавия придвинулась ближе, устроилась головой у меня на плече и положила ногу поверх моей, а стопу загнув мне под лодыжку, словно сплетясь со мной.
– Никогда не думал, что кому-нибудь покажу свои слова, – тихо сказал я.
– Они чудесные, – полушепотом отозвалась она мне на ухо.
– Они мне помогают…
Чуть погодя Октавия села передо мной, скрестив ноги, и попросила прочесть все, что у меня было написано на тот момент. Когда я закончил, она взяла мои руки, прижала сначала к своему животу, раздвинула в стороны, так что они легли ей на бедра.
– Ты можешь утонуть во мне, когда захочешь, Кэмерон, – сказала она и, как тогда, прикоснулась губами к моим губам и плавно потекла через мой рот. Листки оставались у меня в руках, прижатые к ее бедрам, и я чувствовал, как, нависнув сверху, она вдыхает меня.
Мост
– Я не пойду на ту сторону, – говорю я псу.
Он смотрит на меня, как бы говоря:
– Пойдешь как миленький.
– Смотри, какой он шаткий! – возмущаюсь я, но псу все равно. Он ступает на мост и трусит вперед. Опасливо и я шагаю вслед…
Мост деревянный.
Доски растрескались, а ладони у меня горят оттого, что слишком крепко цепляются за веревку.
Я гляжу вниз.
Внизу, кажется, бездонная пропасть.
И все же шаг за шагом я перехожу ее, иногда опускаясь на четвереньки.
Этот мост – как высказанные слова. И хочешь, и боишься. Боже, я невозможно хочу перейти на ту строну – так же, как я хочу слов. Я хочу, чтобы из моих слов строились прочные мосты, по которым можно спокойно идти. Я хочу, чтобы они поднялись над миром, и я мог бы встать на них и перейти на другую сторону.
Иногда, чтобы построить мост, приходиться пригибаться к земле.
Я думаю, это начало.
12
Я добрался в тот субботний вечер домой, и мы с Рубом, как всегда, отправились выгуливать Пушка. А с Пушком все было еще хуже, чем обычно. Кашель стал какой-то утробный, будто шел из самых легких.
Я спросил Кита после прогулки, не собирается ли он показать собаку ветеринару.
– Мне кажется, он не шерстью давится, – сказал я.
Ответ Кита был коротким и простым:
– Да, думаю, надо. Вид у него дохловатый.
– Да еще хуже.
– А, с ним такое бывало, – отмахнулся Кит, скорее, для собственного успокоения, – обычно ничего серьезного.
– Ну, скажете нам, что врач, ладно?
– Ага. Ну, пока, приятель.
Я на минуту задумался о собаке. Пушок. Наверное, сколько бы мы с Рубом ни стонали и ни ворчали от него, мы знали: случись с ним что, нам будет его не хватать. Забавно, есть такие вещи, от которых одни неудобства, но ты знаешь, что будешь по ним скучать, если они исчезнут. Пушок, чудо-шпиц, был как раз из таких.
Потом мы с Рубом сидели в гостиной, и я упустил кучу возможностей рассказать ему про нас с Октавией.
«Вот, – говорил я себе, – вот сейчас!»
Но мы всё сидели, а никаких слов так и не прозвучало.
На следующий вечер я отправился в гости к Стиву. Я не заглядывал к нему довольно давно и, можно сказать, даже соскучился. Это трудно точно описать, но я полюбил общество Стива, хотя мы почти не разговаривали. Нет, конечно, разговаривали больше, чем раньше, но все равно в основном молчали.
Дома я застал только Сэл.
– Но он будет с минуты на минуту, – сказала она, не очень-то обрадовавшись. – Не хочешь есть? Пить?
– Не, спасибо.
В тот вечер она явно дала понять, что не особо мне рада, будто ей трудно было даже терпеть меня рядом. У нее получилось такое лицо, будто она стреляет в меня словами. Словами типа:
Ничтожество.
Чмошник несчастный.
Не сомневаюсь, что когда-то, не так уж давно, до того, как мы со Стивом начали друг друга понимать, он, наверное, жаловался этой Сэл, каким двум раздолбаям приходится братом. Пока мы жили все вместе, он смотрел на нас с Рубом свысока. Признаю, мы творили всякие глупости: крали дорожные знаки, дрались, играли на собачьих бегах… Это не очень-то в духе Стива.
Стив пришел минут через десять – и сказал, по-настоящему улыбаясь:
– Привет, давненько не виделись!
