— Ваши методы так же отвратительны, как и ваши цели, — сказал я.
— Ты просто еще больше человек, чем регрессор, — сказал Холден. — Когда ты станешь таким же, как я, твое мнение может перемениться. Мы делали то, что считали нужным для нас, не больше и не меньше. И человеческая мораль, довольно гибкая и в оригинальном исполнении, на нас не распространяется.
— Наверное, я рад, что вы умираете. Что мы все умираем, — поправился я. — Когда уйдет последний, галактика вздохнет с облегчением.
— Галактика — это просто пространство. Ему нет никакого дела до разумной жизни.
Я затянулся трубкой и попытался успокоиться. Для культурного шока сейчас не самое подходящее время, на рассвете меня ждет небольшое дельце, и мне лучше быть к нему готовым.
— Сколько вас… нас осталось? — поинтересовался я.
Холден пожал плечами.
— Едва ли несколько сотен, и с каждым днем становится все меньше и меньше.
— И что вы намерены теперь делать?
— С тобой?
— И со мной, и вообще.
— А ничего, — сказал Холден. — Пусть все идет, как идет.
— Своими действиями вы поставили три разумные расы на грань катастрофы, — сказал я. — Ты не считаешь, что вы должны что-нибудь предпринять, чтобы это исправить?
— Лично я больше никому ничего не должен, — сказал Холден. — И мне нет никакого дела до трех разумных рас. Если бы не мы, двух из них вообще бы не было, а весь Исследованный Сектор Космоса принадлежал Гегемонии Скаари. Скорее всего, через пару веков она и так будет владеть им безраздельно, так что все возвращается на круги своя. Небольшое отклонение, которое мы вывали, скоро будет сглажено само собой, и история потечет по прежнему руслу.
— Ты не чувствуешь за собой никакой ответственности?
— Абсолютно никакой. Наш народ вообще не оперирует такими понятиями по отношению к низшим видам. Я чувствовал некоторую ответственность по отношению к тебе как к одному из моих сородичей, коих стараниями Визерса осталось очень мало, и именно поэтому я предоставляю тебе ту информацию, которую предоставляю, пусть даже эксперимент твоего прародителя больше не имеет никакого значения. Но это и все.
— А если я попробую что-то предпринять?
— Валяй. Я не попытался бы тебя остановить, даже если бы смог. Но что ты можешь сделать? Скаари не остановят твои увещевания, какие бы сказки ты им ни рассказывал. Ты сейчас — всего лишь человек, и твои возможности сведены к человеческим.
— Один человек может изменить многое.
— Оказавшись в нужном месте в нужное время, — сказал Холден. — Левант — это не то место, откуда можно на что-то повлиять. Да и время уже ушло.
— Пока корабли скаари летят, время еще есть.
— Ерунда, — сказал Холден. — Ты продолжаешь мыслить по инерции, мыслить как человек. Тебе нужно некоторое время на осмысление новой информации, и после того, как ты примешь ее, тебе и самому не захочется ничего для них делать. Ты человек лишь потому, что твой предок наблюдал за людьми. С таким же успехом ты мог быть кленнонцем или скаари, и что бы ты в этом случае делал? Вынашивал планы по уничтожению человечества к вящей славе Гегемонии?
— Я не передумаю, — сказал я.
Он ухмыльнулся.
— Наша личность — это сумма наших воспоминаний, — сказал я. — Я помню только то, что я человек, и мне нет никакого дела до того, что я могу оказаться кем-то еще.
— Взгляни правде в лицо.
— Не хочу.
— Это безумие, — сказал Холден.
— Мир безумен, — сказал я. — Регрессоры сделали его таким.
— В одиночку ты мир все равно не изменишь.
— Но я готов попробовать.
— Интересно, откуда у тебя взялся юношеский максимализм? — поинтересовался Холден. — Вроде бы не мальчик…
— Ты не умираешь, Феникс, — сказал я. — Ты уже мертв. Может быть, я и мыслю по инерции, но ты по инерции существуешь.
— Ты прав, внутри ты не регрессор, — сказал Холден. — Так иррационально может мыслить только человек. Но пойми, генерал Визерс перевел игру в эндшпиль. Для того чтобы спасти человечество от вторжения скаари, потребовались бы усилия если не всей нашей расы, то ее значительной части.
— Или десяток Разрушителей, — сказал я.
— Но Разрушителей больше нет, — сказал Холден. — У нас нет абсолютного оружия, нет никаких резервов, которые ты мог бы использовать. Ты один. И один ты уже ничего не сможешь изменить.
История здорово посмеялась над регрессорами. Им нужны были носители, и у них были скаари, но регрессоры захотели большего. И когда это большее появилось, оно мимоходом уничтожило самих регрессоров, и, по иронии судьбы, оно само в скором времени будет уничтожено скаари.
Круг готов замкнуться.
Скаари вот-вот победят. Они были первыми из трех, и они могут остаться последними.
А человечество, возникшее благодаря играм регрессоров и вопреки логике событий, готово исчезнуть. Естественный ход вещей оказался сильнее всех изменений, которые пытались внести регрессоры. Более того, он оказался сильнее самих регрессоров и нанес им удар, после которого им уже не встать.
Это не жизнь, это сплошная комедия положений и ошибок.
Жаль только, что я так поздно заглянул в сценарий.
— Если ты собрался вздремнуть перед утренней дракой, ты выбрал чертовски странное место, — сказал Риттер, и его голос вывел меня из глубоких раздумий.
Я отпил кофе и посмотрел на него. Да, вне всякого сомнения, теперь это был полковник СБА Джек Риттер, а Феникс ушел. Я уже научился распознавать их. Одно тело, но разные интонации и разные выражения одного на двоих лица.
— Ты даже не спросишь, что пропустил?
— Не спрошу, — сказал Риттер. — Потому что я все слышал. Мой… сосед предоставил мне такую возможность. Более того, мы с ним пообщались, и теперь я знаю все о регрессорах и о твоей с ними связи, — он вздохнул. — А также и о моей с ними связи.
— Ты не шокирован?
— Я умираю. Умирающих трудно шокировать. Ты действительно не знал, что ты регрессор?
— Наверное, я догадывался, — сказал я. — Где-нибудь на подсознательном уровне. Мое предвидение будущего, моя память… Странные сны, которые мне теперь снятся. Во сне я все время вижу войны. Я думаю, это прорываются воспоминания о моих предыдущих жизнях.
— Или же это просто сны, а ты подгоняешь их к новой информации, — сказал Риттер. — Впрочем, Феникс не стал от меня ничего скрывать, по крайней мере ничего важного. Когда у вас один мозг на двоих, трудно что-то утаивать, а лгать так и вовсе не возможно. Я верю в то, что ты регрессор.
— Я сам верю в то, что я регрессор, — сказал я. — И это самое поганое.
