– А, это! Малышам ужасно понравилось. Я здорово умела прятаться и протяжно завывать, а потом выскакивать на них в белой простыне.
– Дети напугались до смерти.
– Совсем они не испугались! Просто пищали, потому что им было весело. Это мне надо было пугаться, потому что они все были охотники за привидениями, а я была бедненький одинокий призрак и…
– Хорошо-хорошо, не в этом дело. Главное, в твоей папке записано, что у тебя не всегда получается ладить с маленькими детьми.
– Вранье! А как же Камилла? Я о ней заботилась, и она меня ужасно любила, правда-правда!
– Трейси, я тебе верю, но… Словом, Тед и Жюли не хотят рисковать. Они боятся, что, когда в доме появится младенец, тебе будет неуютно…
– И поэтому меня выкидывают?
– Я же сказала – они хотят с тобой переписываться и, может быть, иногда навещать…
– Не надо! Видеть их не хочу, никогда в-жизни!
– Ах, Трейси, это глупо. Все равно что отрезать себе нос назло собственному лицу, – сказала Илень.
Дурацкая поговорка. Как это, интересно, самой себе нос отрезать?
Больно же.
С Тедом и Жюли расставаться тоже было больно.
Они хотели, чтобы я еще пару месяцев у них пожила, но я рвалась поскорее оттуда уехать. И вот теперь сижу в этом тухлом детском доме. Тед и Жюли два раза приезжали, но я к ним не вышла. Нет уж, спасибо, не надо мне никаких посетителей. Кроме мамы. Где она сейчас? Почему не оставила нового адреса? Как она меня здесь найдет, в новом детдоме? Наверняка она хочет ко мне приехать, только не знает, где искать. Когда мы в прошлый раз виделись, я жила у тети Пегги. Я думаю, мама к ней потом приезжала, а эта противная машина для битья не сказала, куда меня отправили. А если бы мама знала, сколько раз тетя Пегги меня шлепала… У-у, она бы ей так задала! Бац, шмяк, хряп!
Ужасно хочется к маме.
Знаю, почему мне не спится. Потому что я голодная. Когда поплачешь, потом всегда жутко есть охота. То есть сейчас-то я не плакала. Я вообще никогда не плачу.
Наверное, схожу на кухню. Дженни уже спит давно. Точно, пойду.
Я вернулась. Устроила себе полуночный пир, как в книжках Энид Блайтон. Получилась такая вкуснотища! Ну, в общем, неплохо. Шоколада я, конечно, не нашла, а так хотелось… Зато нашла открытый пакет с кукурузными хлопьями и прямо закопалась в них. Потом пошарила в холодильнике. Там, правда, особо не разбежишься. Сырой фарш для завтрашних котлет меня не привлекал, и вчерашний остывший заварной крем тоже. Я ковырнула пальцем сливочное масло, а потом обмакнула палец в сахарницу. Вышло вкусно. Я еще несколько раз так сделала. А на случай, если Дженни заметит, нацарапала ногтем отметины, как будто от крошечных зубок, и нарисовала на масле отпечатки лапок. Пусть Дженни думает, что мыши масло погрызли. Мыши ведь едят масло? Сыр они любят, а это почти одно и то же. Правда, тут должна была прийти мышка-альпинист, с ледорубом и в специальных шипованных ботинках, чтобы одолеть отвесный северный склон Холодильного хребта. И еще у нее должны быть могучие мышцы, чтобы открыть дверцу и наесться от души.
Наверное, Дженни все-таки может что-то заподозрить, но тут уж ничего не поделаешь. Хорошо, хоть она меня не застигла, когда я тут пировала среди ночи.
Зато кое-кто другой меня застиг. Правда, не в кухне, а потом, когда я пробиралась по лестнице. Там очень темно и ходить надо осторожно. Мало ли, вдруг кто из малышей бросил на ступеньках кубик или погремушку, а ты наступишь, грохнешься и весь дом перебудишь. Поэтому я шла очень осторожно, пробовала ногой каждую ступеньку, и вдруг слышу – наверху, на площадке, кто-то тихонько хнычет. Я посмотрела вверх, а там виднеется что-то белое, развевающееся, я чуть не заорала – думала, это привидение.
Но Трейси Бикер не какая-нибудь трусиха. Я никого не боюсь, даже призраков! Так что я рот рукой зажала, чтобы вопль обратно загнать, и пошла прямо на этот несчастный клок эктоплазмы. Только это оказалось никакое не привидение, а Хлюпик Питер с охапкой простыней.
– Ты куда это собрался, урод? – спрашиваю я шепотом.
А Питер шепчет:
– Никуда.
– Ага, конечно. Просто решил прогуляться с простынкой среди ночи.
Питер так и шарахнулся.
– Описался, да? – спрашиваю.
– Нет, – промямлил Питер.
Врать он совсем не умеет.
– Ясно, что описался. И пробовал застирать простыню в ванной, чтобы никто не догадался. Я-то знаю.
– Пожалуйста, Трейси, не рассказывай никому! – взмолился Питер.
– Ты что? Я не ябеда! Да не волнуйся ты так. Утром отведи Дженни в сторонку и скажи ей на ушко. Она все мокрое заберет и сердиться не – будет.
– Правда?
– Правда. А сейчас знаешь что? Возьми в шкафу сухую простыню. И пижамку возьми. Да что ж ты такой бестолковый? Недавно в детдоме?
– Три месяца, одна неделя и два дня, – сказал Питер.
– Всего-то? Я почти всю жизнь по детским домам. – Я достала ему из шкафа простыню. – А почему тебя мама с папой в детский дом отдали? Ты им надоел? Если по правде, их можно понять.
– Они умерли, когда я маленький был. Я с ба-бушкой жил, а потом она стала совсем старенькая и… и тоже умерла, – промямлил Питер. – А больше у меня никого нет, поэтому я переехал сюда. Мне здесь не нравится.
– А кому нравится? Но здесь все-таки лучше, чем в других детских домах, где я раньше была. Там детей запирают, и бьют, и голодом морят, а если и кормят, то такую гадость дают… Врут, что приготовлено из мяса, а на самом деле – из рубленых червяков, и собачьих какашек, и…
Питер схватился за живот:
– Трейси, замолчи!
– А что это ты тут раскомандовался? – спросила я, но совсем не сердито. – Иди уже, и сухую пижаму надень, а то дрожишь весь.
– Хорошо. Спасибо, Трейси. – Он потоптался на месте, прижимая к себе тряпье. – Трейси, давай с тобой дружить!
– Не нужны мне друзья, – ответила я. – Да и смысла нет, все равно мама скоро приедет и заберет меня к себе.
