То ли перед дверью стоять, то ли к ребенку в свою комнату бежать. Из комнаты соседки никакого шевеления не раздавалось. Может, она что не поняла? Да ладно, побегу к себе. Схватила заплаканного Антошку и опять начала шуровать в своих коробках, снова и снова натыкаясь на вазы, тазики и вантузы.
Минут через десять раздался робкий стук в дверь.
– Лена!
– Ой, проходите, пожалуйста.
– Нет, нет, выйдите, прошу вас. – На пороге стояла соседка. В руках она держала две красивые серебряные ложки – одну чайную, другую десертную. С необыкновенными резными ручками в виде райских птичек.
– Вот, это вам. Извините, что долго, никак найти не могла. Я их помыла. Малыш, как тебя зовут?
Малыш замолчал от неожиданности. То ли ложки ему понравились, то ли он воспринял это как начало еды.
– Его Антоном зовут. Огромное спасибо. Ну, я кашу варить побежала, – и, схватив свои пакеты, я с Антошкой под мышкой понеслась на кухню. Соседка последовала неуверенно за нами.
Мне было не до нее. Я разнервничалась что-то сильно. Мне не понравилось, что моя самостоятельная жизнь начиналась вот с таких мелких недоразумений. И оказывается, не все так просто, не все так гладко. И нет мамы рядом, которой в любой момент можно сунуть ребенка. Не сунешь же его совершенно посторонней женщине. И потом, вроде бы она желанием-то особым не горит. За нами идет, да. Так, на некотором расстоянии. Но помощи своей не предлагает.
Кашу я все-таки кое-как сварила. Соседка была всю дорогу под боком. Видимо, она все поняла: и мое дрожаще-нервное состояние, и перспективу ей самой остаться на весь вечер с голодным орущим ребенком. Оказалось, что мне понадобились еще и сахар, и щепотка соли, и тарелка, куда кашу перелить. Уже когда я, вся взмокшая, кормила Антошку кашей, я наконец-то рассмотрела мою нечаянную помощницу.
Это была женщина лет шестидесяти пяти. Очень приятная. Несмотря на субботний день, никаких халатов. Юбка, блузка, вязаный жилет. Совершенно седая, с аккуратной стрижкой. Все время, что я кормила Антона, она стояла рядом и с улыбкой смотрела на него. Антоша улыбался в ответ. Обладатель двух ложек, он отдал мне только одну, чтобы я могла его покормить. Вторую же крепко держал в руке.
– Нина Васильевна, можно я вам ложки потом отдам, когда спать его уложу. Чтобы не раскричался.
– Что вы, что вы! Это мой ему подарок.
– Неудобно. Это же очень дорогая вещь.
– Бросьте, Лена, цена – это очень относительное понятие. А у нас тут дружба начинается. Вот это важно.
И Нина Васильевна оказалась права. Те ложки положили начало большой дружбе между двумя людьми. Одним совсем маленьким, а другим уже пожилым. Дружба та была очень своеобразная, как, собственно, и своеобразным человеком была сама Нина Васильевна. Общались они в коридоре. Как в большинстве московских коммуналок, коридоры были большими, и Антон ездил по ним на трехколесном велосипеде. Вот уедет он покататься. Я чем-нибудь в нашей комнате занимаюсь, минут через пять приезжает обратно, но уже в красивой новой кофте.
Я бегу в коридор. Нина Васильевна – уже в своей крепости. Стучу. Опять бочком выползает.
– Огромное вам спасибо. Ну как же ему идет. Но вы его балуете.
– Вы знаете, Лена, я как этот свитерок увидела, сразу поняла, что Антошке он будет в самый раз.
Общение все так же проходило в коридоре. Антошка это негласное правило тоже принял. Знал, что в комнату соседки заходить нельзя. Если что-то надо, просто постучи и жди. Нина Васильевна выйдет, закроет плотно дверь и с тобой с удовольствием поговорит. Если мы сталкивались на кухне, общались с удовольствием. Но чай вместе не пили, а она даже никогда не присаживалась. Всегда разговаривала стоя, всегда как-то немножко на ходу.
Из наших разговоров, очень нейтральных, ни о чем, постепенно стала складываться картина жизни этой приятной женщины.
А история-то оказалась непростая.
Нина Васильевна была одинока. Замужем не была никогда. Родилась в Москве, как и ее родители. Как и бабушка с дедушкой. Всю жизнь они жили в самом центре. Маленькая Ниночка была единственным любимым ребенком в семье. Дорогим и желанным. Занималась музыкой, ходила с родителями по музеям и театрам. Закончила Плехановский институт, жила с родителями. Семья была большая и дружная, где друг друга любили, друг для друга жили. И конечно, центром была Ниночка. И когда была маленькая, и когда уже выросла, и когда стала взрослой женщиной. Для своей семьи она навсегда осталась ребенком. А для Ниночки ее родня была всегда эталоном, образцом. Никто не мог сравниться, никто не мог соревноваться. Может, поэтому и замуж не вышла. Сравнение всегда было не в пользу избранников.
Сначала ушли из жизни бабушка с дедушкой. И как-то очень быстро после этого не стало и мамы с папой. Для Ниночки это было огромным потрясением. Мало того, что она безмерно была привязана к этим людям, она оказалась совершенно беззащитной перед любыми жизненными обстоятельствами.
Выяснилось, что все в жизни делали мама и бабушка. Они готовили, они стирали. Они обустраивали быт, создавали уют. Ниночка давно смирилась, что все школьные и институтские подружки давно повыходили замуж. И практически вырастили детей. Она охотно с ними встречалась в свободное от работы время. Чувство зависти или мысли о несправедливости не посещали ее никогда. Она понимала, что каждому свое. Вот у подруги есть семья, и при этом постоянные трения с невесткой и со сватами. И ей некогда пойти с Ниночкой на приехавшую выставку Мане. А у Ниночки очень интересная работа. А после работы будет выставка. А после выставки можно будет все подробно обсудить с домашними. Мама, как всегда, красиво накроет стол, достанет китайский чайный сервиз, и они будут обсуждать, как прошел у Нины день, и чем в это время занимались мама с папой. А перед сном Нина будет читать какую-нибудь милую ее сердцу книгу. Наверное, это интересно – что-нибудь читать на ночь внукам. Но, как рассказывают приятельницы, порой одну и ту же сказку приходится читать месяцами! После этого самой уже никакое чтение не мило. Уже хочется только спать.
У Нины Васильевны все было по-другому. Всегда свежая постель, всегда горячий завтрак. Всегда улыбающиеся родители. Нина отдавала им всю свою зарплату и, как ей казалось, жила хорошей полноценной жизнью.
Когда родителей не стало, она растерялась. Оказалось, что пятидесятилетняя женщина не умеет в этой жизни абсолютно ничего. Это была катастрофа. А главное, она была выбита из колеи эмоционально. Она сравнивала себя с человеком после аварии, когда нужно заново учиться ходить. Нине Васильевне нужно было заново учиться жить. Или даже нет, не так. Просто учиться жить. Она этого никогда не умела. И где-то уже в глубине души осуждала своих родителей. Как же они это допустили? Какова же была их любовь, если в результате дочь оказалась вот в таком ужасном положении!
На какое-то время Нина Васильевна впала в глубочайшую депрессию. Взяла больничный, чего с ней не бывало никогда, закрылась дома. И все плакала, плакала и не представляла, что делать и как жить дальше.
