– Ну а этот муж ее, Людвиг? Ему тоже ваше пальто не понравилось?
– Людвиг давно умер. Она вдова. Ой, это вообще отдельный разговор. Главным номером ее культурной программы было представление меня ее жениху. Правда, как оказалось в дальнейшем, он про это не знал. Ну, про то, что женихом является. Это были ее собственные домыслы. И вот перед этим-то женихом она особо меня унизить пыталась: «И что ты так громко сахар в чашке мешаешь, и почему новую политику не поддерживаешь?» А у меня есть свои взгляды на политику. И я их менять не собираюсь. Про сахар, что ж, наверное, действительно громко. Я и внимания на это никогда не обращала. Только, знаете, Леве (это жениха так зовут) было как будто неловко. И он давай меня защищать: «Ну что ты, Галочка, – говорит, – твоя подруга такая милая». И все меня расспрашивал, что там у нас да как. И про меня все ему было интересно. Он тоже вдовец, из наших, бывших. Не мальчик, конечно. Но бодрый, в наших годах. И к нам, главное, после исторического знакомства зачастил. То есть его в отличие от Галки не испугало громкое размешивание сахара в чашке. Мне и невдомек. А Галка: «Это ты зачем приехала? Мою жизнь разрушать?» – «Да что ты, что ты, – говорю. – Мне ничего не надо! Ты же знаешь, как я живу! И я своей жизнью довольна». А она после этого просто озверела. Вы знаете, я прямо лишний раз и поесть-то боялась. Чувствовала: ей куска жалко.
А Лева в аэропорт приехал. Она же провожать меня не стала. Такси вызвала. Если, говорит, что не так, не обессудь. Но больше не приезжай, разные мы с тобой. А в аэропорту, смотрю, – Лева стоит. «А я, – говорит, – вас проводить. Хотел адрес ваш взять. Вы не против, я бы вам написал?» И подарок мне протягивает, пряники немецкие и книжку. Приятно мне было, что и говорить. Галка-то мне ничего на прощание не подарила. Хотя я, естественно, с подарками к ней приехала. Хотя теперь понимаю, зачем ей мои подарки? А я старалась от души. Хотела ей приятное сделать, вместе молодость повспоминать. Ну вот, опять я про нее. О чем это я? Ах да, Лева. «Ну так, – говорит, – я бы вам написал». – «Отчего же, – говорю, – напишите». – «Вы, – говорит, – на Галю зла не держите, но человек она тяжелый и потому очень одинокий. Все окружение разогнала. А у нас ведь и так выбор-то небольшой. С немцами не общаемся, они нас как-то в свой круг не сильно принимают. Только наши бывшие и остаются. Хочешь – не хочешь, нравится – не нравится, а словом-то с кем-то перемолвиться надо. Как жалко, что вы так далеко. Мне кажется, мы сразу с вами друг друга поняли бы. Ну почему не вы тогда за Людвига замуж вышли, а Галя?» – «И хорошо, что Галя, – (мне было немного неловко от создавшейся ситуации), – а то стала бы такой, как она. Галка ведь такой никогда не была. А сейчас одна желчь». Возникло неловкое молчание. Я уж не знала, как и уйти. Вроде все сказано. «А вы действительно мне напишите, я обязательно отвечу».
Вот такая поездка в гости к старинной подруге! Так что и разочарование ужасное, но и вот такое, можно сказать, романтическое знакомство на старости лет! Но Галка-то, Галка…
– Маму в больницу положили. Нужна срочно операция, а я ей деньги перевести на счет не могу. Вы знаете, там такая дыра глухая! Так что вот все бросила и сама лечу. Ну, это даже хорошо. Все равно бы, конечно, полетела. И перед операцией побуду, и после. Так что все нормально. Лишь бы ничего плохого. Да, на все воля божья. Вот вы знаете, как я в Германии оказалась? По объявлению! У нас городок маленький, я ж с Иванова, ой, одни бабы! Когда время пришло, решила для себя ребенка родить, а то по сторонам смотрю, – ну, перспективы никакой. Так и жили. Я, мама да Колька. Нормально жили, как все. Не хуже, не лучше. А тут объявление в газете попалось. Гражданин Германии, без вредных привычек, столяр, хочет создать семью с русской женщиной. Если с ребенком, то еще даже и лучше. Я взяла да письмо и написала. Ну так, больше для смеха. А он возьми да ответь.
– А язык? Вы что, немецкий язык знаете?
– Да ты что? Откуда? Нет, конечно. Я по-русски писала. Сначала это было через газету. А потом уже напрямую. Ему там кто-то переводил. Много же немцев из России. В общем, сели мы с мамой, подумали и решили: а что, собственно, я теряю? И что у нас здесь такого есть, за что стоит держаться? А потом, я же всегда вернуться могу. Сначала одна поехала. Он мне приглашение выслал. Мандраж меня, конечно, бил. В самолете сто раз подумала: «Куда меня, дуру, несет?»
Мужичок оказался такой аккуратный, одним словом, не противный. Ну, думаю, уже хлеб! Ну не Ален Делон, конечно. Ну а что, меня здесь Ален Делон когда брал? Или хотя бы в любовницы? Что кочевряжиться-то? Дом у него свой, небольшой, правда, но все уютно, чисто очень. Женщина к нему раз в неделю приходила убираться и гладить. Стирал он все сам. И вообще мужик хозяйственный такой. Это по дому сразу видно было. Все на своих местах. И сразу понятно, что непьющий. А для нашей стороны, если непьющий – это уже счастье, а если еще и на работу ходит, то это рай!
– А как же вы общались-то?
– Ой, смех да и только. Сначала он женщину пригласил русскую. Ну, она вечерок с нами посидела, попереводила. Да показала мне, что в доме да как. Там же техника сплошная. Я не то что не знала, как пользоваться, а что в принципе такое бывает! Даже не предполагала! И не скажу, что уж совсем-то себя серой считала. Нет. А тут оробела. Надежда, ну женщина эта, вечером говорит: «Все, девка, ты уж как-нибудь теперь сама давай. Чай, не маленькая. Вон ребенка как-то родила. Я уж домой пойду. Теперь сами разбирайтесь». И ничего. Жестами, жестами. Я сразу опять за уборку да за готовку. Говорить-то невозможно. А он на подмогу. И как-то так у нас ловко получалось. Потом на участке его цветы пересаживали. Так что я за неделю ему и все постельное белье в порядок привела, и шторы поменяла. Короче, в последний вечер опять Надежду пригласили, чтобы выяснить – и как это мы друг другу? И главное, оба ни в чем не уверены. Я для себя поняла, что согласна. В такой красоте-то, да при наличии таких машин и пылесосов я и здесь уберу, а вечерами еще и к Надежде прибираться ходить буду. А ему я как? Не представляла. Он такой, как будто смурной немного. Не то нравится ему, не то не нравится? Никак не поймешь! Короче, сели мы втроем за стол. Друг на друга смотрим.
– Ну, чего молчите-то? Людмил, ты как, пойдешь за него?
– Я не против, пойду. – А что из себя кого корчить-то, думаю. Если сейчас и опозорюсь, так никто ж об этом не узнает. Уж будь что будет.
– Ну, а ты, Зигмунд? Как тебе наша Людмила?
И тут вдруг наш Сигизмунд как заговорил, заговорил, без остановки. Видно, молчать-то устал. Я-то, когда его полы драила, все песни пела, чтоб с ума не сойти. А он все молчком, все молчком. Вот, видно, все у него и выплеснулось. Слушаю и не пойму, не то ругает, не то хвалит. Не то берет, не то нет. Ужас, прям как приговора суда ждала. С трудом дотерпела, пока Надежда переводить начала. Она мне вроде кивает, а он ей для перевода даже слова вставить не дает. Во мужик какой разговорчивый оказался!
– Ну, Людмил, с тебя пол-литра! Говорит, о такой бабе всю жизнь мечтал. Будет, говорит, тебя любить и уважать и ребеночка твоего никогда не обидит!
– Он же так долго говорил, Надя? Еще-то что?
