Она снова встала, Цкуру тоже поднялся, и они пожали друг другу руки.
– Жду вас в офисе завтра утром, – сказала Ольга. – Разница во времени очень большая, да и темнеет у нас очень поздно, не сразу привыкнете. Лучше попросите, чтобы вас разбудили по телефону.
– Так и сделаю, – обещал Цкуру.
Она перекинула ремень сумки через плечо, все таким же широким шагом пронеслась по фойе и выскочила на улицу. Глядя строго перед собой и ни разу не обернувшись.
Страничку из ее блокнота Цкуру сложил вчетверо и спрятал в бумажник. Сунул карту в карман. И, выйдя из отеля, отправился бесцельно бродить по городу.
Теперь он, по крайней мере, знает, где Эри. Адрес в записке, она с мужем и детьми, у нее все в порядке. Следующий вопрос – обрадует ли ее появление Цкуру. А вдруг, несмотря на весь его перелет через Северный полюс, она даже не захочет с ним говорить? Что ж, и такое возможно. Как рассказывал Синий, после истории с изнасилованием именно Черная встала на сторону Белой и потребовала, чтобы все четверо оборвали с Цкуру всякие отношения. Что же она могла думать о нем после того, как Белую убили, а их компания рассыпалась, он даже представить не мог. Возможно, в ее понимании он заслуживает разве только разговора сквозь зубы.
Но тут уж, как говорится, не попробуешь – не поймешь
[39]
.
Шел уже девятый час, но, как и сказала Ольга, небо и не собиралось темнеть. Многие магазины на улицах еще работали, прохожие сновали туда-сюда. В кафе и трактирчиках люди болтали и смеялись за пивом или вином. На старой улице, мощенной круглым булыжником, пахло жареной рыбой. Очень похоже на скумбрию, которую жарят в японских харчевнях. Цкуру понял, что проголодался, и пошел на запах, но в итоге забрел в какую-то подворотню, где никакой рыбы не было, а пахнуть рыбой постепенно перестало.
Тогда, махнув рукой на деликатесы, он зашел во двор ближайшей пиццерии, сел за столик и заказал «Маргариту» и чай со льдом. Да уж, подумал он, Саре будет над чем посмеяться. Перелететь за тридевять земель, чтобы съесть «Маргариту», и вернуться…
Однако пицца оказалась неожиданно вкусной – на углях, тонкое хрустящее тесто, ароматная и румяная.
В небольшой пиццерии было людно, просто яблоку негде упасть. Почти за всеми столиками – многодетные семейства, молодые парочки или компании студентов. У взрослых в руках кружки с пивом или бокалы с вином. Многие, не боясь никого стеснить, дымили сигаретами.
Осмотревшись, Цкуру заметил, что никто, кроме него самого, не сидит один, молча запивая пиццу холодным чаем. Люди громко болтали, перебивая друг дружку, но никаких языков, кроме финского, вроде бы не звучало. Все вокруг были местными, ни одного туриста. И только тут до Цкуру наконец дошло, что он за границей. Страшно далеко от Японии. Ужинал он почти всегда один, где бы ни оказался, и поэтому разницу заметил не сразу. Здесь он – не просто один, а один в глобальном смысле слова. Ибо здесь только он – иностранец, все остальные прекрасно разговаривают друг с другом на не понятном ему языке. Совсем не то, к чему он привык у себя в Японии. Что ж, неплохо, подумал он и вспомнил о принципе двойного отрицания. Иностранец, да еще и один-одинешенек – что может быть логичнее? Совершенно естественное состояние. Придя к этой мысли, он наконец успокоился и, жестом подозвав официанта, заказал бокал вина.
Вскоре вино принесли. А еще через пару минут у входа в заведение появился старичок в поношенном жилете и панаме, с аккордеоном и собакой на поводке. Уши у собаки стояли торчком. Привычным движением, точно ставит лошадь в стойло, он привязал собачий поводок к фонарному столбу и, оставив ее там, заиграл какой-то северный фолк. Играл здорово, самозабвенно, как и подобает настоящему ветерану уличной музыки. Публика то и дело подпевала ему. А потом стали заказывать песни, и кто-то попросил «Don’t Be Cruel»
[40]
Элвиса Пресли на финском. Все это время черная худая собака просидела недвижно, задрав голову к неведомой точке в небесах. И даже ухом ни разу не повела.
«Объяснять что-либо в этой жизни вообще очень трудно, – сказала Ольга. – Не важно, на каком языке».
Она права, подумал Цкуру, глотнув вина. Особенно если объясняешь не другим, а самому себе. Очень важно не перестараться, иначе где-нибудь обязательно вылезет ложь. Завтра ведь наверняка станет ясней, чем сегодня, поэтому лучше не торопиться и подождать. Ну а не станет ясней – что поделаешь. Бесцветный Цкуру Тадзаки останется таким и дальше. Кому от этого плохо?
Он снова подумал о Саре. О ее мятно-зеленом платье, беззаботном смехе и мужчине, с которым она шагала под руку. Но все эти мысли никуда его не вели. Души людей – одинокие ночные птицы. Долго выжидают добычу, затаившись, а когда приходит время, срываются с ветки и летят прямо к цели.
Он закрыл глаза и прислушался к аккордеону. Простая мелодия едва доносилась сквозь гул голосов. Как пароходный гудок, заглушаемый ревом прибоя.
Выпив полбокала, Цкуру положил на столик пару банкнот с какой-то мелочью и поднялся. Проходя мимо аккордеониста, бросил ему в шляпу монету в один евро, как поступали все, потрепал по загривку собаку у фонаря (та, впрочем, даже не шелохнулась) и побрел обратно в отель.
По дороге Цкуру купил в киоске бутылку минералки и более подробную карту южной Финляндии.
В скверике посреди широкой улицы стояли в ряд каменные шахматные столы, за которыми сидели люди и играли принесенными с собой фигурами. Здесь были только мужчины, в основном – старики. В отличие от публики в пиццерии, все игроки молчали, как и наблюдавшие за ними болельщики. Определенно, сосредоточенность требует тишины. По улицам ходило много пешеходов с собаками. Собаки тоже молчали. Вокруг пахло то жареной рыбой, то шавермой. На часах было почти девять, но цветочник все предлагал букеты самых разных сортов и оттенков, словно забыв о том, что надвигается ночь.
В отеле Цкуру подошел к стойке дежурного и попросил разбудить его в семь утра. И, вдруг вспомнив, добавил:
– Скажите, а где-нибудь поблизости есть плавательный бассейн?
Чуть сдвинув брови, дежурный задумался, а потом очень вежливо покачал головой, словно извиняясь за какие-то недоделки в истории своего государства.
– Мне очень жаль, – сказал он, – но бассейна поблизости нет.
Вернувшись в номер, Цкуру задернул как можно плотнее шторы, чтобы снаружи не пробивалось ни лучика света. Разделся, залез в постель. Но, подобно старым назойливым воспоминаниям, свет все равно пробивался в комнату непонятно откуда. Глядя в сумеречный потолок, Цкуру думал о том, как все-таки странно, что для встречи с Черной он приехал в Хельсинки, а не в Нагою. Свет белых ночей Северной Европы вызывал в сердце странную дрожь: тело требует сна, а голова продолжает бодрствовать.
