Все произошло так, как и предполагал Грон. Через два часа после полуночи гарнизон, измученный прошлой бессонной ночью и тяжелым днем и доведенный до отчаяния новыми пожарами, которые щедро возжигали забрасываемые в город напалмовые снаряды катапульт, решился на вылазку. Огромные крепостные ворота медленно отворились, бесшумно поднялась решетка, и наружу хлынули воины. Но в тот же миг в ночной тишине звонко возвысил голос горн, и из-за катапульт грянул топот тысяч копыт, который почти мгновенно был заглушен грозным «Барр-ра!», вылетающим из тысяч глоток. Придя в себя от первого шока, осажденные попытались затворить ворота, но все было напрасно. У самых ворот, прижавшись к стене, ждала своего часа сотня «ночных кошек», переодетая в горгосские доспехи. И когда превратившиеся в испуганную толпу воины гарнизона хлынули внутрь, «ночные кошки» смешались с толпой, быстро завладели воротными створками и ворвались в надвратную камеру, из которой управляли решеткой. Воины, пытавшиеся опустить решетку, были вынуждены бросить это дело и вступить в рукопашную схватку. Но против «ночных кошек» у них не было ни малейшего шанса. И не успел еще последний из находящихся в надвратной камере горгосцев упасть с разрубленным черепом, как по вымощенному камнем проему ворот уже загрохотали копыта «длинных пик». А притаившиеся в темноте штурмовые отряды, молча бросившиеся вперед, как только услышали, что «длинные пики» начали атаку, уже карабкались на стены, оглашая окрестности привычным кличем «За руку Югора!», и исчезали между зубцов, чтобы встретить измученных воинов и ополченцев залпами арбалетов и клинками мечей.
К рассвету город пал. Грон приказал поджечь все, что еще оставалось несгоревшим, и вывести войска.
К исходу дня они отошли на большое плато, начинавшееся милях в двенадцати от сгоревшего Игронка. Здесь Грон собирался дать последнюю в этой войне битву, время которой уже близилось. Принц попался на его приманку, поспешив к обреченному городу, а теперь ему уже поздно было отступать.
Принц подошел к городу на закате следующего дня, так что бойцы Грона успели отдохнуть и почиститься. Принц простоял у города три дня, а утром четвертого развернул войска и двинулся к плато. Наступал судный день.
В это утро над полем битвы стоял туман, и противники увидели друг друга только за час до полудня. Впервые на поле брани должны были сойтись столь огромные армии. Горгосцы чуть уступали числом, так как, несмотря на все потери, элитийцев вместе с Корпусом и степняками было почти шестьсот пятьдесят тысяч, но они сражались на своей земле и знали, что в случае проигрыша у них не останется ничего: ни страны, ни будущего, ни жизни. Так что можно было считать, что силы были почти равны. Воины заполнили плато до отказа, и передовые линии войск протянулись более чем на одиннадцать миль. Грон подумал, что, наверное, ни одна армия ни в том, ни в этом мире никогда не выставляла такие силы в одной битве. Но это действительно была битва народов, и, по-видимому, это понимал каждый воин обеих армий.
Горгосцы подошли на четыреста шагов и остановились. Больше миллиона человек стояли друг против друга, молча бросая на врага яростные взгляды. Грон взмахнул рукой, и семьдесят тысяч степняков, разделенных на несколько десятков отрядов, вылетели из разомкнувшихся рядов элитийской пехоты и, визжа и завывая, бросились в промежуток между армиями. К их седлам были приторочены по два объемистых колчана с двумя сотнями стрел в каждом, и по горгосцам хлестнул жесткий, жалящий ливень. За несколько минут все легковооруженные воины и стрелки из лука были уничтожены, а первые две шеренги тяжеловооруженных легионеров изрядно выбиты стрелами, и принц поспешно дал сигнал к атаке. Степняки, улюлюкая, ушли в снова открывшиеся промежутки, и элитийцы тут же сомкнули строй. Когда до приближающегося горгосского строя оставалось шестьдесят шагов, элитийцы тоже двинулись вперед. За двадцать пять шагов, подравняв шаг, воины первых шеренг вскинули правые руки с зажатыми в них короткими пружинными арбалетами и в упор спустили тетивы, потом перебросили разряженные арбалеты за спину и перешли на бег, на ходу опуская копья. На таком расстоянии арбалетный болт навылет пробивал не только тяжелый пехотный щит, но и прочные бронзовые латы, так что и третий ряд горгосцев, как всегда в армии Горгоса состоявший из наиболее опытных воинов, которые обычно вступали в бой в решающий момент схватки, почти полностью был выбит. А валившиеся на землю воины шеренг, ставших первыми, на плечах которых лежали копья второй и третьей шеренги, смешали строй. Восстановить его воины, сбившие дыхание в начавшейся атаке, уже не успели. В следующее мгновение элитийцы грянули:
— ЗА РУКУ ЮГОРА! — и ударили копьями.
Армии схлестнулись. Теснота стояла такая, что две шеренги горгосцев, насаженные на копья, не могли упасть на землю. И воинам приходилось протискиваться между мертвецами, чтобы дотянуться до врага. Однако через два часа стало ясно, что потери, понесенные первой линией горгосцев в самом начале, оказались роковыми. Их первая линия доживала свои последние минуты. Для судьбы сражения это был решающий момент. Понимал это и принц. И потому он решил ввести в бой свои отборные части, составляющие вторую линию, — армию, с которой он стоял на северной границе, и остатки золотоплечих. Войска второй линии скорым шагом двинулись на помощь первой. Но когда левому флангу оставалось еще пройти почти три сотни шагов, Грон бросил в атаку «длинные пики». Дивизии двинулись на рысях, разворачивая колонны полков под углом к фронту горгосцев. Те невольно замедлили продвижение и стали заворачивать строй, чтобы встретить страшных всадников сплошной стеной копий. Но бойцы Корпуса знали, что все это было напрасно. Во-первых, арбалеты «длинных пик» навылет пробивали горгосские щиты и нагрудные панцири даже с сотни шагов, а во-вторых, последний шанс у горгосцев отнимало то, что длина даже самых больших их копий была почти на локоть меньше длины пик, которые и дали название всадникам Корпуса. А уж когда в дело пойдут длинные, слегка изогнутые мечи, горгосской пехоте останется только выбирать способ, которым проще умереть. Обогнув первые линии обеих армий, сцепившиеся в смертельной схватке, дивизии под углом вошли в промежуток между линиями горгосцев, и, проскочив внутрь горгосского строя почти на три мили, повернули коней, и ударили в лоб. Атака была страшной. Все произошло так, как и предполагалось. Сметя арбалетным залпом и ударом пик первые четыре шеренги, бойцы опрокинули следующие шеренги, ворвались в строй золотоплечих, оставив за спинами обломки пик, на которых зачастую было насажено по два, а кое-где и по три горгосских латника, и устроили страшную резню. Спустя час после начала атаки весь левый фланг горгосцев развалился и постепенно начал превращаться в толпу бегущих. Принц попытался как-то поправить положение, выдвинув на помощь свой последний резерв — ополчение, сформированное из беглецов, покинувших захваченные Гроном провинции Горгоса. Но Грон бросил на преследование бегущих с поля боя степняков, а «длинных пик» развернул навстречу последней надежде принца. Те сражались с яростью обреченных, однако противопоставить выучке «длинных пик» им было нечего. К закату принц окончательно осознал, что сражение проиграно, и все же предпринял отчаянную попытку спасти хотя бы остатки армии, бросив на произвол судьбы жалкие ошметки первой линии и весь левый флаг второй и дав приказ остальным отходить. Но такая масса войск, ввязавшихся в бой просто не могла сразу сдвинуться с места. И Грон, у которого оставалась незадействованной еще почти половина войск второй линии, воспользовался этим и скорым шагом двинул их вперед разворачивая своих воинов напротив правого фланга вражеской армии, под углом к пути отхода. Стоило принцу вывести из боя часть войск, как эти резервные фаланги ударили по ним. Это оказалось последней каплей. С этого момента горгосцы превратились в обезумевшую толпу, а сражение стало напоминать чудовищную бойню, в которой потерявшие разум люди с перекошенными лицами бросались безоружными на выставленные копья, в тщетной попытке найти хоть какую-то лазейку и выбраться из этого ада. А столь же безумные люди другой стороны кололи и рубили все, что только двигалось, ревя пересохшими и осипшими глотками свой ужасающий клич:
