– Что хотел-то? – спохватился Дмитрий, заозирался, как теряющий память старик. – А, блин, точно!..
Забрался по лестнице на вышку. Там под плахами крыши висели березовые веники. Старые, три года им. Но если аккуратно распарить, может, и сгодятся.
В ожидании, пока вода станет горячей, заправил две керосинки. Еще побродил по двору, убрал под навес ящик с трехлитровыми банками, которые родители хотели взять с собой, но в последний момент бросили: «Куда?»
Вышел за ворота. Первым делом по привычке глянул в сторону лесопилки. Дыма нет. Хорошо… Постоянно, каждую минуту ждал поджога и уже удивлялся, что не жгут.
В балке́ на лесопилке живет бомжующий мужичок по прозвищу Опанька. Дмитрий подкидывал ему картошки, хлеба, и мужичок исполнял обязанности сторожа. Хотя какой он сторож? Так, видимость: подъедут, велят стоять на месте, и будет стоять и смотреть, как обливают лесопилку бензином, бросают спички…
Повернул голову в другую сторону. Там, на соседней улице, стоял дом Марины Журавлевой. Изба, защищенная забором с лицевой стороны, окруженная стайками, гаражом… А сзади – жидкие прясла, кое-где повалившиеся.
Между этими двумя жилищами – Дмитрия и Марины – изжеванная гусеницами земля, местами заросшая крапивой, лебедой; изредка зеленели недоломанные ветки черемухи, кусты малины, смородины… Горы мусора уже не так резали глаза, как после пожаров, – железо в основном вывезли, обгорелые бревна затянулись травой…
Неожиданно для себя Дмитрий направился к дому Марины. Решил позвать ее на баню.
Сначала она вроде как испугалась такому предложению.
– Да нет… я тут… у меня… – залепетала.
Она была старше Дмитрия лет на пять; он плохо ее помнил до всех этих событий – уехала, когда он еще учился в школе. Время от времени коротко приезжала к родителям… Так, здоровались, как здороваются с любым в деревне, кроме врагов или откровенно подозрительных незнакомых… И последние три года, когда оставались в числе немногих жителей, а потом и последними, не сблизили. Дмитрий завозил Марине продукты, которые передавали ее родные; несколько раз, когда дом Журавлевых пытались взять приступом зэки из санбригады, вступался, требовал документы, постановление на уничтожение построек. Марина тоже прибегала к лесопилке, увидев возле нее движение, тоже кричала, угрожала непонятно чем. А в основном жили порознь, за своими воротами. Иногда и по неделе не виделись. Заметив Марину, несущую от реки ведра на коромысле, Дмитрий порывался было помочь, но останавливался – не принято было здесь помогать в каждой мелочи.
– А чего? – улыбнулся сейчас Дмитрий, тоже смущаясь. – Я воды навозил – полные баки. И постирать можешь.
– Тебе постирать надо?
– Нет-нет, мне не надо. Я сам по мелочи… Решил протопить как следует, похлестаться напоследок. Наверно, последние дни остались и мне, и тебе…
– Я послезавтра уезжаю, – сказала Марина. – Мой бывший опять приезжает насчет Павлика.
– Забрать все хочет?
– Ну да… Но, думаю, не так уж хочет… Его подкупили, что ли, чтоб меня отсюда выкурить…
Дмитрий со вздохом покивал, не очень веря в такой хитроумный план. Хотя все может быть.
– Прижали нас к стене, прижали… Так что, – постарался придать голосу жизни, – придешь париться? Я не настаиваю, – спохватился, чтоб не подумала, что и у него тоже какой-нибудь план, – просто решил предложить… Ну, так сказать, прощанье с деревенской нашей жизнью.
И Марина неожиданно уверенно сказала:
– Да, приду.
В парилке было пекло – сухой воздух входил в грудь мелкими, короткими хапка́ми, обжигал легкие. Сквозь жар чувствовался вкусный запах березы – веники в тазу с водой ожили, листья свежо зеленели.
Держа над головой керосинку, Дмитрий заглянул в бак. Вода двигалась, пузырилась.
Больше топить не надо. Достаточно.
Поставил лампу на лавку возле двери – там не так горячо. Не должна взорваться.
Вышел на воздух, и как раз вовремя – в приоткрытую калитку заглядывала Марина.
– Можно?
– Входи-входи! – Дмитрий почувствовал волнение; заволновался не из-за того, что она пришла, а потому, что пришла так быстро.
В одной руке Марина держала сверток с бельем, в другой – банку с чем-то розовым.
– Остатки брусники вот намешала.
Дмитрий принял банку, повел гостью.
– Ух ты-ы! – отпрянула, когда он открыл дверь в парилку. – Даже волосы затрещали!
– Где-то шапки были… Не должны забрать…
Поднял крышку короба-лавки, где хранился разный шурум-бурум: старый ковшик, сопревшие вехотки, использованные веники для голиков… Нашел несколько войлочных шапок; достал две, вынес во двор, поколотил о столб, выбивая пыль.
– Вот, держи, – подал Марине и решился спросить: – По очереди будем или как?
Она глянула на него, и Дмитрий угадал, что выбирает ответ. Секунду, но не решалась выбрать.
Выбрала:
– По очереди.
– Тогда – прошу. Разберешься, что как. Воду не жалей.
– На дом мой посматривай. Им только возможность дай…
– Ладно. – Дмитрий вышел из предбанника.
Снова пошлондался по двору. Поднялся в избу. В кастрюле была приготовленная вчера тушеная говядина с картошкой, в ведре с холодной водой утоплена бутылка водки… Пригласить Марину поужинать? Или это уж будет слишком?.. Домогательство…
Растопил кухонную печку, поставил греть еду. В голове рисовалась хлещущая себя веником по бокам, спине, ляжкам женщина. Вот сползает с полка, окатывается… Грудь поднимается и опускается от тяжелого дыхания… Почти два года он один: была подруга, но уехала с родителями далеко, в Шарыпово. Это на юге края. Последние недели перед отъездом она явно ждала от Дмитрия каких-то слов – может, что скажет решительно: «Оставайся со мной!» Или замуж позовет, или с нею отправится… Но Дмитрий отмолчался, и она уехала. Потом спохватился, стал звонить ей – не отвечала. Длинные гудки или – «абонент временно недоступен». Ругал себя, клял, что так тогда поступил, то есть никак не поступил. Был во время ее сборов и отъезда как в каком-то тумане озлобления из-за гибели родного села, их с отцом дела. Злился и на тех, кто сдавался, уезжал; это, наверное, распространялось и на подругу. Тем более что она, наоборот, воспряла: вот-вот будет жить в благоустроенной квартире, ее отцу предложили хорошую работу, до крайцентра часа три на машине…
«Ну и катись», – мысленно бросал ей Дмитрий; старался избегать встреч. И вдруг не стало нужды избегать – исчезла.
Теперь тосковал, скучал. И чем явней становилось то, что и он тоже вот-вот исчезнет отсюда, тем тоска становилась острее. Все было напрасно – злость, борьба за дом, за лесопилку. Два года прожиты напрасно, неправильно…
Проверил дом Марины. Ни дыма, ни людей… Подошел к бане. Крикнул:
