Слава богу, хоть Люба Гришина уехала… Всю дорогу сюда Ткачук боялся: причаливают, и появляется Люба… Она до конца, в том числе и по его, Ткачука, просьбе держала в Пылёве магазин. Когда наступил срок съезжать, Люба отказалась садиться на паром: компенсацию за потерю бизнеса (хотя какой это бизнес, в последнее время вряд ли какую-нибудь прибыль получала) ей не давали, и товаров оставалось на четыреста тысяч рублей. Куда их было девать – неизвестно…
Ткачук как глава сельсовета пытался помочь, добиться компенсации, открытия магазина Гришиной в Колпинске. Получал ответ: «Магазин – пожалуйста. Пускай оформляет документы, находит соответствующее здание. А с компенсацией – вопрос решается. Сейчас происходит корректировка проекта в связи с помощью малому бизнесу района».
Магазин в городе Люба открывать боялась, да и нереально было конкурировать с местными. «Задушат в месяц!» Осталась зимовать в пустом, выжженном Пылёве. И постепенно Ткачук потерял с ней связь, перестал справляться о ее делах. А теперь испугался встречи. Но нет – нету здесь уже ни Любы, ни ее магазинчика «Северянка». На месте здания – пятно пожарища. Свежее, чернее других. Весной сожгли или в начале лета…
– Э, товарищ директор, – позвали, – иди исть. А то совсем обессилишь.
Почему-то Ткачука называли директором; в этом обращении слышались ирония, смешок… Ладно, чего там, перетерпит.
Поднялся, взял пакет с бутербродами, бутылкой водки, пошел к костру.
– Где твой второй-то? – спросили.
– Да сам беспокоюсь уже. – Действительно, ночь почти, а Брюханов не возвращается.
– Не дай боже он с моим инструментом слинял!
– Куда он денется… И лодка на месте.
Ткачук устроился на еще теплом после дня кирпиче, достал водку:
– С устатку по капле. – Глянул на представителя дирекции по затоплению; тот пожал плечами.
– Тут, может, этого придется искать, – сказал милиционер. – Вместо отдыха.
Кое-кто из рабочих поддержал, и Ткачук почувствовал себя виноватым, поставил бутылку на землю.
– Так, прогорело? – Молодой мужичок в энцефалитке вывалил из помятой кастрюли картошку, стал палкой запихивать под угли.
– Погоди! Кашу разложим, – остановили. – А то вся в пепле будет.
– А откуда картошка? – спросил Алексей Михайлович; картошка была явно только что из земли.
Мужичок палкой указал себе за спину:
– Да вон деляна. Два куста выдернул – целая кастрюля.
– Насадил кто-то, – вроде как с сожалением вздохнул милиционер.
– Ну дак понятно, не падалкой наросла…
«Мерзляков, скорее всего, – определил Алексей Михайлович. – Его участок там был…» Вслух говорить не стал. Какая им разница – Мерзляков или кто другой допёр сюда в мае несколько кулей семенников, вскопал вручную поле, набросал в ямки картофелин… Теперь собирается ехать за урожаем. Главное, чтоб его не опередили. А то вот так по кустику можно всё повыдергать.
Ткачук хотел заметить, что нехорошо чужое брать, но не стал – и так дуются за лишнюю работу.
– Идет вроде кто-то, – сказали с той стороны круга.
– Главное, чтоб не медведь, хе-хе.
– Немудрено.
Это был Алексей. И Ткачук, увидев его, понял, как волновался. Как за ребенка.
– Что долго так?
– Туго двигалось. – Алексей присел на корточки. – Ну и… как-то нехорошо…
– Хорошего мало, – неожиданно поддержал представитель дирекции. – Мы вас понимаем… понимаем, как это… Я ведь сам с Шагонара.
– А где такое? – спросил тот, что принес картошку.
– В Туве… Большой поселок был, точнее, город официально. В восьмидесятые попал в зону Саяно-Шушенского водохранилища… Тоже переселили.
– Да? А сами… – в голосе Брюханова послышалось дрожание. – А сами зачем на такую работу пошли?
– Думал, пользу здесь принесу, – ответил представитель то ли серьезно, то ли с сарказмом.
– И как, получается? А?
Алексей Михайлович потянул Брюханова:
– Пойдем на руки полью. Поесть надо – и спать.
Когда отошли, попросил:
– Леш, не заводись… Давай без ора… У меня что-то давит, – потер грудь. – Ладно?.. Эти – они винтики. До тех, кто накрутил их сюда, нам не добраться, Леш…
– Ну да, ну да, – пробормотал Брюханов сосредоточенно, явно думая о другом.
– Ты слышишь меня?
– Слышу… Я не буду… А священник здесь?
– Уехал. За ним катер пришел.
– Ну и ладно… А с этими что говорить… – Брюханов сказал это снисходительно-брезгливо. – Лейте, надо действительно умыться. Как-то зудливо.
Вернулись к шаящему красноватыми углями костру; представитель рассказывал:
– …Приехали к дядьке в Краснотуранск, это рядом с Красноярским морем, и он нас повез рыбачить. Налимов ловить. Плывем на моторке, я смотрю, а под водой деревья стоят. Лес настоящий то ли елок, то ли лиственниц. Вершины в полуметре примерно от поверхности… И так жутко стало!.. А потом Саяно-Шушенское… Пороги затопили, сорная, больная рыба в верховье Енисея пошла… Тут, думал, иначе будет, по уму…
– Налимов-то наловили тогда? – спросил милиционер.
– Да наловили… Только – пришлось полчаса варить. Паразиты в нем. Почти вся рыба в Красноярском море больная. Живая, плавает, а из брюшек черви торчат…
– Полчаса?! Это что от налима останется после варки такой?
– Каша, ясно!
– У меня же в лодке щучка лежит, – вспомнил Алексей. – Надо запечь, а то пропадет. Здесь-то еще здоровая… Съедим по крошке – помянем деревню, реку.
Мужики невесело захехекали.
Ткачук с Брюхановым ночевали в гусинской избе. Там же легло и большинство рабочих. Начальство предпочло палатку.
Брюханов похрапывал, накрывшись курткой, а Алексей Михайлович и рад был уснуть, но никак не мог. Только вроде начинал задремывать, и в груди тут же дергало. Распахивал глаза, прислушивался к себе.
Сердце колотилось, будто пробежал в гору, и при каждом ударе упиралось словно в иглу. Укалывалось, сжималось, боль на мгновение пропадала, а потом, при новом ударе, – снова укол. Не сильный, но ощутимый, пугающий. Казалось, сейчас ударит сильнее, и иголка проткнет… Сейчас, когда не спал, и сердце, и игла удерживались на грани, а стоило поддаться дреме, и – дергало серьезной болью.
Лучше не спать, не терять контроль над собой.
Алексей Михайлович высосал за ночь четыре таблетки нитроглицерина – не помогало. Хотелось класть под язык еще таблетку и еще, перестать чувствовать это колющее колочение. Но вряд ли таблетки помогут. Вряд ли.
Дождался рассвета, пробрался к двери, вышел на улицу. Надеялся, на свежем воздухе станет легче.
