По вечерам шли в те точки, где лучше ловилась сотовая связь, и подолгу, крича, разговаривали с детьми, родней, знакомыми, живущими в других городах и селах, узнавали, как там у них… А вдали жужжали бензопилы, валившие березки и сосенки…
На следующий день после собрания Юрий и Татьяна Масляковы впервые за много лет решали общее дело. Важное и сложное. Переезд.
Обычное и привычное – вспашка огорода, копка картошки, дрова – решалось без обсуждений, почти молча. А теперь потребовались слова, много слов, которые, может быть, приведут к правильному решению.
И вот сидели за широким столом на кухне, на разных его концах.
– Дождали-ись, – качала головой Татьяна, – запрут в четырех стенах, и будем сатанеть друг от друга.
– Еще, заметил, у них подозрение, что специально развелись, чтоб две квартиры оттяпать, – усмехнулся было Юрий, но, осознав слова бывшей жены, повысил голос: – Ну а что, куда бы я делся? Это и мой дом тоже… мой отец с дедом строили.
– Да это – да, это понятно… Кто ж знал…
Может, подумала в этот момент Татьяна, что зря двенадцать лет назад, когда развелись, не вернулась к своим в Проклово или не пошла к паспортистке, чтоб та выписала ее с этого адреса и прописала по другому – пустые дома тогда копейки стоили… Найти хозяина, заплатить, и теперь бы не надо было ломать голову, как быть. Или сына прописать отдельно… Да. Но кто же, действительно, знал тогда, кто же знал… Вот бахнуло, и сотни людей поняли, что они в западне, ловушке. И Масляковы – дальше других от спрятанного выхода.
– Хоть бы как-нибудь уж две однокомнатки получить, – сказала Татьяна. – Андрей все равно отдельно пока… снимает. А там, когда из нас кто помрет, то объединить, ему оставить.
– Ну да, ну да… Но кто даст две… Лишнюю ванну, туалет… хе-хе…
Татьяна посмотрела на Юрия, как на дурашливого взрослого ребенка. Без злости, но с сожалением. Сказала:
– Андрею надо позвонить. Может, он что подскажет. Тем более – в городе. Там понятней, как и что.
– Ну да, надо, – без всякой надежды согласился Юрий.
По соседству, через три двора, тоже шел тяжелый, требующий много слов, которые никак не находились, решения, которого никто не видел, разговор. И Виталька Синицын, так смело ёрничавший на собрании, сейчас имел растерянный, беззащитный вид. Скрючился на лавке перед печью, курил сигареты одну за одной, слушал, что говорит десяток собравшихся у них дома людей. Слушал и пытался выудить из разговора, похожего на ливень с порывами ветра, мысль, которая бы могла всех устроить. И тогда бы этот длящийся уже не первый час разговор-ливень прекратился, и все бы, довольные, успокоенные, разошлись, занялись делами.
– Да как мы там будем? Ка-ак? – плачуще вопрошала мать, Надежда Павловна, теребя выписку из реестра с их будущим жильем. – Нас вон сколь… это Катерины с Никитой не считая… И всех – в одно! Здесь четыре семьи, и всех в одну квартиру?!
– Четыре семьи – четыре комнаты, – мрачно кхэкнул старший брат Витальки, Леха, отец двух ребятишек.
– Хватит смеяться уже! – Мать пристукнула кулаком по столу. – Досмеялись вот, досмеялись!..
– Да никто не смеется… Откажемся переезжать на таких условиях – и точка.
– Под конвоем переселят, – ответил средний брат, Артем.
Их было три брата и еще сестра, Катя. И все прописаны здесь, в родном доме. Точнее, домов было два: в старом жили отец с матерью и одинокий Виталька, а в новом – Артем с женой и дочкой и Леха с семьей. Так все устроились, что у каждой семьи был свой выход на двор, свои кухни. В общем, не мешали друг другу… Катя жила у мужа, Никиты Акулова – поженились в позапрошлом году. Надо было и прописку сменить, но всё руки не доходили, да и не держали это в голове – пустяк, формальность. И паспорт-то многие месяцами не видели: лежит он в шкафчике, в жестяной коробке спокойно, и пускай лежит. А вот, оказалось, от штампика судьба зависит. Вписали Катю в реестре к родителям и братьям, а не к мужу.
В разговоре участвовали и родители Никиты, и их второй сын, двадцатилетний Саня, который собрался жениться на местной девушке. Родители девушки хотели переезжать в Ачинск, Санины же родители решили остаться в районе.
– На худой конец в Колпинск, – говорил старший Акулов. – Но лучше – в Таежный, его топить, слышал, не будут… Я отсюда не уйду. У меня тут с семнадцатого века все. Заимку в горах скатаю и буду…
– И будет он! – взвилась вдруг его жена Тамара; Виталька качнул головой: «Вот он, новый порыв ветра». – И будет!.. А мы?! Мы-то как?
– И вы со мной. Я еще могу…
– Не поеду я ни в какой Таежный! И в Колпинск я не хочу!
Акулов недоуменно уставился на жену. Кажется, она впервые позволила себе так вот кричать, так решительно с ним не соглашаться… Акулов был здоровый пятидесятилетний мужик, давно жил своим хозяйством, охотой, рыбалкой. Продавал то, что добывал, откармливал в стайках, и деньги на жизнь всегда были. Жена с сыновьями помогали, все делали эти годы одно дело размеренно и дружно, и вот жена взбунтовалась. Тем более – в чужом доме.
– Выпала возможность пожить как людям, а он – заимка! Тут Минусинск предлагают, Сосновоборск… Абакан, люди говорят, какой хороший город стал…
– И что тебе этот город? – не повышая голоса, но угрожающе сгущая бас, спросил Акулов. – Задыхаться там?
– Буду жить нормально. Хоть на унитазе посижу.
– Нет, надо, конечно, в город, – неожиданно для Витальки поддержал его отец. – Квартира, всё… Только настоять, чтобы не так вот – всех в одну…
– А Катерину с Никитой как? – вспомнила мать, оглянулась на них, державшихся за руки, будто им сегодня же разлучаться навек, и заплакала. – Как не по-людски-то все!..
Никита и Катя почти два года прожили в пристройке, сами по себе, привыкли к независимости, а тут опять оказались детьми, прилепленными к родителям: Никите полагались метры вместе с его родителями, Кате – с ее…
– Ехать надо, добиваться, чтоб пересматривали, – сквозь плач говорила мать и была сейчас такой старой и жалкой, что у Витальки защипало пальцы.
Он поглядывал на братьев, крупных, женатых мужиков, на их жен, корпусны́х, рожалых. Но сейчас все они тоже, как Никита и Катя, выглядели, будто маленькие перепуганные дети – всех испугала перспектива оказаться в тесном пространстве квартиры вместе, возле одной плиты, с одним туалетом, одной стиральной машинкой. Племянники сидели рядком, натутуршившись; они напоминали вынутых из норы полумесячных волчат… Все собравшиеся, от почти стариков-родителей до этих пятилетних-семилетних ребятишек, крепкие, здоровые, знающие, как жить здесь, в деревне, были теперь растеряны, бессильны, прибиты. И Витальке хотелось рвануть в город и там жестко, лаконично всё объяснить тем, кто руководит переселением… И вот он возвращается с пачкой ордеров на жилье. Отдельная квартира своим родителям, отдельная – родителям Никиты, и семьям братьев – отдельные, и Сане с невестой – тоже. Нормальные квартиры – по две, по три комнаты. Даже тем, у кого детей пока нет. Но будут ведь…
