В сотне базарной стражи не хватало двадцати шести стражников. Две луны назад в поножовщине между базарными нищими и горгосскими матросами прирезали и сунувшихся было разнимать стражников. Впрочем, между портовой швали ходили слухи, что стража никого разнимать и не думала. Просто потрошили каких-то несговорчивых купцов и не успели вовремя смыться, а горгосцы и базарная рвань на некоторое время забыли о разногласиях и быстро прирезали короткими горгосскими мечами и острыми осколками обсидана, которые заменяли базарным нищим ножи, всех замешкавшихся шакалов систрарха, а затем продолжили оттягиваться на полную катушку.
Через два часа, к базарному гонгу, в загоне уже торчало человек семьдесят. Все знали, что у базарной стражи жизнь недолгая, но подлая человеческая натура не могла упустить шанса покуражиться над купцами, теми, что помельче, почувствовать себя царем, хотя бы и среди ишачьего навоза.
Грон пришел одним из первых и к тому моменту, когда жара немного спала, а лепешки ишачьего навоза подсохли и уже не так воняли, успел проголодаться. А потому он, окинув взглядом собравшихся, отошел в сторонку и, достав из котомки кусок козьего сыра и лепешку, разложил все это на расстеленном скатеркой мешке у самой ограды, сел спиной к загону и стал жевать, запивая немного затхлой, теплой водой из деревянной бутыли. И тут появились ОНИ. Грон буквально спинным мозгом почувствовал, как в загоне возросло напряжение. Сначала люди, стоящие рядом с ним, начали суетливо вытягивать шеи, пытаясь кого-то рассмотреть, затем стихла заполнявшая загон беспорядочная болтовня, и в наступившей тишине стало отчетливо слышно, как чавкают по ослиному навозу чьи-то шаги. «Пятеро», — определил Грон, по-прежнему не оборачиваясь. Шаги замедлились и разделились. Через некоторое время в дальнем конце загона раздался звучный шлепок, и неожиданно красивый баритон грубо произнес:
— Ты и так слишком жирный, а пятерым усталым путникам надо немного подкрепиться после дальней дороги.
В другом конце загона чей-то голос рыкнул:
— Вино!
Затем раздался шумный глоток.
— Я возьму.
В этот момент чьи-то шаги остановились прямо за спиной Грона.
— Ну ты, помесь обезьяны с выдрой!
Грон продолжал жевать.
— Ты, образина, я к тебе обращаюсь!!
Стоящий за спиной поддел ногой шматок навоза и швырнул его на остатки хлеба и сыра. Грон спокойно взял мешок за уголки, стряхнул все на землю и, сунув деревянную бутылку внутрь, стал завязывать котомку.
— Клянусь Эором, эта вшивая куча навоза сейчас у меня будет жрать ишачье говно! — заорал сзади взбешенный голос.
Грон напрягся и, уловив движение, перехватил взметнувшуюся ногу и сильным толчком в подошву опрокинул нападавшего на спину. Несколько мгновений стояла мертвая тишина, затем раздался смех. Сначала четыре громких, уверенных голоса, а затем сдержанно загоготал весь загон.
— Ах ты! — Рев был похож на вопль быка, которому отрубили яйца.
Грон чуть повернул голову, в нос ударила вонь немытого тела, чеснока и ослиного навоза от раздавленных лепешек, краем глаза уловил яростный замах, пригнулся и, резко выбросив левую руку, сжал кадык на пролетающем мимо, напряженном от рева, горле. Рывок! Тело ударилось об ограду и рухнуло в навоз. Кровь хлестала из разорванной глотки. Грон подождал, пока фонтанчик чуть спадет, бросил на грудь трупу вырванный кадык и, оторвав от засаленного хитона кусок почище, вытер руку.
В гробовой тишине, повисшей над загоном, раздались чавкающие шаги четверых. Грон поднялся на ноги и обернулся. Сразу стало ясно, почему толпа затихла при появлении этой пятерки. Волки среди шакалов. На всех добрые калиги. Мечи, судя по всему, горгосской бронзы, а у одного даже бронзовый шлем. Подходят умело, полукругом, не мешая друг другу. Руки на рукоятках, но мечи еще в ножнах.
— Что здесь происходит?
Все обернулись к воротам. В воротах на рослом сивом жеребце сидел высокий черноволосый человек в черной тунике. Вокруг него пешими и верхом толпилось с десяток одетых в холщовые хитоны стражников. По толпе пронеслось: «Систрарх базара».
Систрарх тронул лошадь и, шагом проехав весь загон, остановился у трупа. Внимательно осмотрев тело, он повернулся и в упор уставился на Грона. Через некоторое время систрарх слегка раздвинул губы и выдохнул вопрос:
— Ну?
— Он неудачно упал, господин.
Систрарх перевел взгляд на четверых.
— Дезертиры?
Один из четверки пожал плечами:
— Славный город Домера задолжал нам за полгода. — Он замолчал.
Систрарх молча смотрел на говорившего. Тот усмехнулся и продолжил:
— Мы собрали с граждан Домеры должок и ушли. Но тем, кто платит честно, мы и служим честно.
Систрарх перевел взгляд на Грона:
— Мне нужен десятник.
Грон склонил голову.
— Но я не возьму любого бродягу драчуна.
Грон молчал. Систрарх перевел взгляд на труп, а затем повернулся к дезертирам:
— Ваш?
Те переглянулись. Потом тот, кто уже отвечал систрарху, молча кивнул.
— Ну-ка подколите этого, — кивнул систрарх на Грона.
Четверо ухмыльнулись, с охотой разворачиваясь к Грону.
— Господин, — Грон посмотрел прямо в водянистые глаза систрарха, — мне дозволено их убить?
Загон, зашевелившийся в ожидании развлечения, изумленно застыл.
— Как сумеешь.
Грон кивнул:
— В таком случае я постараюсь оставить их в живых.
По рядам придвинувшихся зрителей пронесся изумленный шепот. А Грон уже прыгнул на крайнего слева. Тот успел выхватить меч, но больше ничего. Удар в пах, бросок — и удар влет, под основание черепа. Остальные подскочили почти одновременно, но все-таки ПОЧТИ. Мельница, подсечка, бросок. Двоих уложил удачно, третий, споткнувшись о труп, рухнул на торчащий в его руке меч. Грон несколько задержался в стойке, но противники не двигались, и он расслабился. Толпа изумленно молчала. Систрарх посмотрел на свежего мертвеца и с усмешкой покачал головой:
— Ты же обещал оставить их в живых?
— Виноват, господин, у меня не получилось.
Систрарх некоторое время разглядывал Грона, будто стараясь понять, какие еще сюрпризы тот может ему преподнести, потом задумчиво произнес:
— Ты не любишь убивать.
Грон кивнул.
— Почему?
— Враги иногда становятся друзьями, господин, а если нет, то часто мешают друг другу. Мертвые же бесполезны.
Систрарх хмыкнул:
— Да ты философ, и когда же ты убиваешь?
— Когда на всех не хватает умения либо времени, а часто и того и другого.
