Свои апартаменты лорд-наследник покинул только перед самым обедом.
Полная событиями ночь и бурное утро требовали дать телу хотя бы небольшой отдых, но в роду Эомиренов испокон веку рождались крепкие мужчины, и после короткого сна Эоменик чувствовал себя почти в порядке. К тому же отец не терпел, если кто-то из членов семьи, находящихся во дворце, не выходил к обеду. Когда Эоменик спустился в зал, все, кроме отца, были уже там.
По-видимому, отношение отца к его подвигам на балу стало известно всем, потому что младший брат, Экант, любимец матери и неисправимый подлиза, увидев его, насмешливо фыркнул и демонстративно отвернулся. Молодой лорд вспыхнул, но сестра Элайна успела торопливо шагнуть вперед и схватить его за руку:
— Оставь, Эоменик, ты же знаешь Эканта. — И, заметив, что эти слова все еще его не успокоили, поспешно добавила: — Я знаю, что ты сделал это из-за меня, и благодарю тебя.
Это было не совсем правдой, но Эоменик воспринял ее благодарность как должное и немного остыл.
Обед прошел в полном молчании, причем, к удивлению всех, лорд за все время обеда никак не продемонстрировал сыну свое раздражение. Так что когда все поднялись из-за стола, дурное настроение лорда-наследника заметно улучшилось, и жизнь стала казаться не такой черной.
После обеда Эоменик, чувствуя потребность хоть как-то вознаградить Семинея за невольную грубость, решил предложить ему поездку в самый роскошный универмаг столицы. Тот испытывал непреодолимое влечение к модным тряпкам, которого лорд-наследник, получивший традиционно суровое воспитание, никогда не понимал.
Семиней, узнав о планах своего любовника, пришел в полный восторг:
— Эоменик — ты мой кумир! А сколько я могу потратить?
Когда боллерт плавно опустился на посадочную площадку рядом с универмагом, Семиней молодцевато выскочил наружу и вытянулся во фрунт. Он был достаточно умен, чтобы представлять, чем грозит им обоим даже малейший намек на то, что между лордом-наследником великого дома и его охранником-гвардейцем существуют какие-либо иные взаимоотношения, кроме как между слугой и господином.
Поднявшись на этаж, обслуживающий лордов, Эоменик в присутствии лебезящего управляющего небрежным тоном отдал указания своему слуге и ленивым шагом направился в роскошный кафетерий. Судя по всему, ему предстояло провести здесь довольно много времени. Семиней никогда не мог удовлетворять свои пристрастия достаточно быстро.
Кафетерий был практически пуст. Несколько одиноких посетителей принадлежали к высшему чиновничьему слою, к которому любой лорд априори не мог испытывать ничего, кроме презрения, а уж тем более лорд-наследник дома Эомирен, так что шансы скоротать время за легкой беседой были равны нулю. Но делать было нечего, и Эоменик мужественно выдержал полтора часа.
Когда он наконец спустился к боллерту, Семиней встретил его с подозрительно загадочным выражением лица. Глаза его восторженно сверкали, и было видно, что ему не терпится поделиться какой-то новостью. Эоменика охватило тревожное предчувствие. Всю дорогу до дома он мучился сомнениями по поводу того, что же могло так развеселить Семинея, а когда они наконец очутились за плотно прикрытыми дверями его апартаментов, Семиней радостно рассмеялся и, залихватски швырнув свертки с покупками на пол, гордо вскинул подбородок и произнес:
— Я видел нашу роковую красавицу.
— Где?
Молодой человек шаловливо вскинул голову:
— Она примеряла костюмы для верховой езды.
Эоменик подался вперед.
— Она тебя не заметила?
Семиней злорадно усмехнулся:
— Еще как заметила! Мы были друг от друга на расстоянии вытянутой руки, и, клянусь темной бездной, вряд ли наша встреча доставила ей столько же удовольствия.
3
На следующий день Эсмиель проснулась довольно поздно. Особых планов не было, а после вчерашнего буйного веселья все тело ломило. К тому же утро было серым, дождливым, и даже Трегги, ужасно породистый гончий лис, известный всему дому своим веселым нравом, только тихонько подошел, лизнул ее в щеку и мрачно удалился в свой любимый угол, где грустно растянулся, разбросав длинные, мощные лапы на пушистом ковре. Короче, день ни на что не годился, кроме как поплакать и потосковать о загубленной молодой жизни. Но плакать девушке решительно не хотелось. После вчерашнего вечера осталось сладостное ощущение какой-то приподнятости, даже счастья, какового ей уже очень давно не приходилось испытывать. А посему ей было решительно наплевать на погоду. За последние два года она уже привыкла сама формировать свое настроение. После того как Эсмиель покинула институт, изрядно попортив кровь преподавательницам своим неуемным характером и рано прорезавшейся самостоятельностью во взглядах и суждениях, она вдруг с удивлением обнаружила, что внезапно оказалась полностью предоставлена самой себе. Девушка рано осталась без родителей — мать умерла при родах, а отец, адмирал и командир эскадры, геройски погиб в битве при Тавории. Тетушка, назначенная императором опекуншей сироты, скончалась перед самым выпуском, так что после двенадцати лет неусыпного контроля она вдруг оказалась совершенно свободной от чьего-либо внимания. К этому прилагалась яркая красота и огромное богатство. То есть на нее внезапно рухнула голубая мечта любой юной девушки любого мира. А много ли на свете людей, которые смогут выдержать немедленное и полное воплощение собственно голубой мечты? Эсмиель выдержала, хотя и не без потерь. То, что делала Эсмиель, было бы вполне приемлемо, если бы она хотя бы внешне соблюдала приличия, ну, скажем, что ей стоило бы, отправляясь в путешествие по планетам-провинциям, взять в сопровождающие одну из родственниц или хотя бы женатого родственника — дядю или кузена. А выходка с участием в межорбитальных гонках, когда она почти две недели находилась одна в компании двадцати мужчин своего экипажа? Да мало ли чего можно вспомнить?!
Однако особых проблем у нее не было. Она не стала героиней ни одного скандала, не растратила капитал, не устраивала бурных оргий, и вся неприязнь по отношению к ней была вызвана скорее завистью молодежи и раздражением старших, чем какими-то более серьезными причинами. «Леди Эсмиель ведет себя неподобающим образом», и точка! И вот наконец похоже, в глухой стене отчуждения наметилась трещина.
Эсмиель спрыгнула с кровати и, быстро накинув на плечи длинный, прозрачный пеньюар, протанцевала в ванную комнату. Прежде чем принять душ, девушка скинула пеньюар и рубашку и долго рассматривала себя в зеркало. При этом у нее в ушах гудел нудный и противный голос институтской воспитательницы: «Эсмиель, как ты можешь быть такой бесстыдной, немедленно оденься, что подумают другие девочки, если увидят тебя в таком виде!» — и то, что все эти занудности вот уже четыре года не имели к ней никакого отношения, только прибавило ей хорошего настроения.
После скудного завтрака она на три часа заточила себя в тренажерный зал (ничего не поделаешь — расплата за вчерашние пирожные), из которого выползла совершенно обессиленная, но страшно собой довольная. Больше до обеда делать было решительно нечего, поэтому после душа она некоторое время повалялась в постели, просто наслаждаясь покоем. В голову лезли нескромные мысли по поводу кузена вперемешку с воспоминаниями о том гвардейском капитане, с которым она познакомилась на курорте. Эсмиель рассердилась на себя и, решительно поднявшись с постели, подошла к зеркалу. Еще раз окинув себя критическим взглядом, она показала язык своему отражению, а потом пробормотала, подражая голосом густому басу леди Эноминеры:
