— А это тебе, чтобы получше запомнил.
Люди куклоса стояли вокруг, вжав головы в плечи и старательно отводя глаза. Уимон медленно обвел взглядом испуганные лица, а потом повернулся и, глядя прямо в отвратительную довольную рожу, тихо, но твердо произнес:
— Тебе лучше меня убить. Потому что я никогда этого не забуду. И когда вырасту, то, где бы ты ни прятался, я отыщу и убью тебя.
Чернявый резко оборвал смех:
— Что-о-о? Ах ты, щенок…
Он с угрожающим видом тронулся вперед, но откуда-то из глубины тени, со всех сторон обступившей костер, раздался спокойный голос:
— Если ты тронешь парня хотя бы пальцем, Гугнивый, тебе придется иметь дело со мной.
Чернявый растерянно пялился в темноту, откуда донеслись эти слова, а потом растерянно пробормотал:
— Но, Иззекиль, ты ж слышал, что он сказал.
— Слышал. — Говоривший шагнул вперед и вступил в освещенный круг. Он оказался высоким жилистым мужчиной, одетым в такой же наряд, как и остальные «дикие», — странный головной убор с загнутыми вверх широкими полями, куртка, обшитая бахромой, такие же брюки и высокая обувь, которая, как уловил Уимон из их разговоров между собой, называлась «сапоги». — И полностью его одобряю. Я говорил тебе, чтобы больше ты не распускал руки?
Уимон внимательно посмотрел на этого человека. Среди тех, что напали на них позапрошлой ночью и теперь гнали куда-то на север, он его точно не видел. За прошедшие два дня люди куклоса успели хорошенько рассмотреть своих похитителей. Главное в них было — высокомерие и грубость. Этот же был другой. Пожалуй, высокомерия в нем было ничуть не меньше, но ощущалось и кое-что еще. Что-то, с чем Уимон прежде не сталкивался. Этот человек обладал здесь большой властью. Во всяком случае, чернявый даже и не подумал возмущаться. А только уныло затянул:
— Но, Иззекиль, он…
Тот, кого назвали этим странным именем, быстро перехватил левой рукой свою причудливую палку, способную, как все они уже знали, метать убийственный огонь, и резко, без замаха, выбросил вперед правую руку.
— А это тебе от меня.
Чернявый шмякнулся на землю.
— Пусть это послужит уроком ТЕБЕ. — С этими словами Иззекиль отвернулся от ослушника и посмотрел на Уимона.
— Кем он тебе приходится, парень?
— Отец.
Говоривший кивнул.
— Что ж, хорошо, господь велел чадам заботиться о своих родителях. — Он окинул его внимательным взглядом. — Сколько тебе лет, ребенок?
— Девять.
Он покачал головой:
— Ты не очень-то похож на девятилетнего.
Уимон промолчал. А мужчина наклонился, схватил его за подбородок и, повернув голову, принялся рассматривать царапины на его лице и худых ключицах. Потом, подойдя к его отцу, так же тщательно осмотрел и его:
— Откуда у вас эти царапины?
Торрей опустил взгляд и, облизав пересохшие губы, глухо ответил:
— Кабан…
— Ты убил кабана? — удивился Иззекиль.
— Не я, сын…
Иззекиль долго буравил Уимона удивленным взглядом, а потом медленно произнес:
— Ты пойдешь со мной.
Но тут со стороны толпы, состоявшей из подошедших похитителей, раздался сварливый голос:
— Мы уже заплатили пошлину за проход по вашей земле, Иззекиль.
И его поддержал приглушенный гул недовольных голосов. Иззекиль резко, так что толпа от этого движения даже подалась назад, развернулся и уставился на говорившего.
— Вы, работорговцы, ходите по земле только милостью господней. И не вам устанавливать на ней законы. Я сказал, что он пойдет со мной. А если кто-то рискнет оспорить это… — Он резко оборвал свою речь, угрожающе лязгнув чем-то на своей огнеметательной палке.
Над поляной повисла напряженная тишина, а потом тот же голос примирительно произнес:
— Ладно, не кипятись, нам не нужны неприятности с Солдатами господа. Если тебе нужен этот сопляк — бери, делов-то…
Иззекиль молча кивнул и повернулся к Уимону.
— Итак, дитя, ты идешь со мной.
Но тот упрямо набычился:
— Без отца не пойду.
Иззекиль поглядел на угрюмо молчащую толпу и усмехнулся:
— Что ж, мальчик, значит, пойдете вы оба, — и вышел из освещенного круга.
Уимон почувствовал, как холодный ком, находившийся где-то внутри него все эти два тяжелых дня, внезапно растворился. А когда он посмотрел на родичей, то заметил, что по их лицам тоже пробежало какое-то странное выражение, что-то вроде тщательно скрываемого даже от самих себя облегчения. И он понял, что все это время они были страшно испуганы. Хотя сами, похоже, об этом не догадывались.
…В тот вечер все произошло слишком стремительно. Не успел еще звук выстрела раствориться в ночном воздухе, а взрослые, бросившиеся к своим арбалетам, взвести тетиву и наложить стрелу, как со стороны коптильни послышалось:
— Ну вы, грязь, всем стоять!
Из темноты выступило несколько темных фигур со странными причудливыми палками в руках, направленными в их сторону. Один из взрослых, молодой охотник, вскинул свой арбалет, разрядив его в одну из приближавшихся фигур, бросился вперед, пытаясь проскользнуть в образовавшуюся брешь. Арбалетный болт попал нападавшему в плечо, и тот с криком выронил свою палку и упал. Один из нападавших вскинул к плечу свою причудливо искривленную палку, раздался гулкий грохот. Все невольно съежились, а беглец вздрогнул, будто споткнувшись, и с размаху рухнул на землю, перекатившись через левый бок. Чей-то голос злорадно произнес:
— Хотел привести «железнозадых», ублюдок?
Потом взрослых повалили на землю и начали пинать ногами, а детям отвесили по паре затрещин. Затем их заставили закончить работу с мясом кабана. А утром, после бессонной ночи, нагрузили взрослых и подростков копченым и подвяленным мясом, выстроили по двое, умело связав им руки их же веревками, и привязали всех еще к одной длинной веревке. Так, сдвоенной колонной, и погнали на север.
Отряд двигался быстро. На первом же привале мешок Уимона пришлось полностью разгрузить, распределив его поклажу между остальными. Но даже налегке он к концу каждого перехода выматывался так, что Тарвесу, который шел с ним в одной связке, приходилось буквально волочь его на себе.
«Дикие» следовали впереди и сзади колонны, взгромоздившись на лошадей, морды которых были опутаны какими-то ремешками. Лошади были несколько крупнее, чем те, на которых охотники куклоса охотились в южных долинах. А по бокам колонны, высунув красные слюнявые языки и злобно поблескивая глазами, бежали псы. И это убивало надежду на побег получше, чем веревки и огненные палки «диких». Высшие учили, что люди имеют право властвовать только над людьми, и возможная смерть от клыков и копыт прирученных животных пугала больше, чем смерть от руки человека. Пусть даже и дикого. Похитители явно спешили покинуть эти места. Хотя Уимон никак не мог понять, чего они опасаются. Впрочем, сегодняшнее происшествие кое-что объясняло.
