– Исполненном решимости? – переспросил я. – Хорошо бы… А то я, как прынц датский, все мерехлюндствую. С головы до ног в раздумьях, как не знаю кто. Скажи такое рыцарям – уважать перестанут.
– Полагаете, – поинтересовался он, – варвары ведут корень по большей части от змея?
– Все от Адама, – уточнил я. – Точнее, от его сына Сифа, в котором уже не было ничего от змея…
– …и если бы не дочери Каина, – уточнил он с улыбкой. – Правда, была блестящая операция?
– Катиться вниз всегда легче, – согласился я. – Этим ли стоит хвалиться? Конечно, дочери Каина были распутнее, доступнее, потому и слаще… На бабах как раз и попадаемся. А вот как вести человека в будущее, не срываясь в войны, что всякий раз опустошительнее…
Мне показалось, что в его голосе прозвучала оправдывающаяся нотка:
– Я пробую разные варианты!
– И много их было?.. – спросил я с сарказмом. – Не отвечайте, боюсь даже вообразить.
Он сказал раздраженно:
– Это всегда метод проб и ошибок.
– И выбора пути.
Он поморщился.
– А не простой перебор?
– У кого нет цели, – ответил я с ехидцей, – тому разве что перебором…
– Цель есть, – возразил он. – Вы ее знаете.
– Тогда у вас нет стратегии, – сказал я. – А у Церкви есть.
Он кривил губы, глаза блеснули нехорошей насмешкой.
– Это нехорошая стратегия. Человека вести по узкому коридору, не давая шагу ступить в сторону. Это неволя! А я за свободу. Вы разве против свободы?
– Против, – сказал я твердо.
Он охнул.
– Вы? Такой молодой и сильный?
– Я уже хлебнул свободы, – ответил я. – Дело в том, что ее уже завоевали к моменту моего рождения. Деды, прадеды, отцы. И я появился в свободном мире! И чуть не захлебнулся в том дерьме. У нас там парадокс: впервые в истории старшее поколение – за свободу, а молодые – за ограничения и жесткие рамки. Ну, за исключением простонародья и преступников.
– Временнáя аберрация!
– Нет, – сказал я, – просто свободы никогда не было, начиная с пещерных времен. Само создание человеческого общества началось с резкого ограничения индивидуальных свобод! И чем оно выше, тем свобод меньше. Этого не соображали, за непонятную свободу боролись, сражались, погибали, шли на костры и снова добивались ее все века… И наконец-то выбороли. И вдруг увидели, что это же возврат в допещерное состояние. Странно было ощутить, что человеку, чтобы оставался им, в самом деле нужны жесткие рамки. Впервые об этом сказано в Библии. Вот я и удивился.
– Что создатели Библии, – отмахнулся он пренебрежительно, – могли знать? Неграмотные кочевники, иногда поклонявшиеся мелким божкам, иногда лупившие их за дождь невовремя…
– Дык это аксиома, – сказал я с достоинством. – Грамотность изобрели неграмотные, религию – безбожники. Все создается тогда, когда возникает острая нужда. Без грамотности человечество топталось бы на месте, а с грамотностью, но без Церкви продвинулось бы на шажок дальше, но остановилось бы снова.
– Уверяю вас, – сказал он с наигранной, как мне показалось, веселостью, – не раз удавалось продвинуться без всяких Церквей и религий так далеко… вы даже вообразить не можете!
– И чем заканчивалось? – спросил я. – Катаклизмами? Нет уж, лучше двигаться не напролом по минному полю, это такие ловушки под ногами, а по разминированному коридору. А всех, кто пытается сделать шаг в сторону, – бить по голове! Несмотря на крики о зажиме свобод и неполиткорректности.
Он слушал с застывшей улыбкой, затем беспечно отмахнулся.
– Да ладно, что мы всякий раз о таких серьезных материях! Что намерены перевернуть в Гандерсгейме?.. Эта принцесса к вам неровно дышит! Вот уж настоящая женщина. Безошибочно выбрала самого сильного самца и вцепилась руками, ногами и всем существом. Наследие безымянного змея, как вы говорите, рулит!
Я поморщился.
– Гандерсгейм будет завоеван. И окрещен заново. Возможно, эти язычники станут еще более твердыми и убежденными христианами, чем завоеватели. Как уже было, к примеру, с англосаксами, которых император Карл Великий истребил на две трети, пытаясь им силой навязать христианство, но затем уже они пронесли его по всему миру…
Он поднялся, зевнул.
– Что-то скучно с вами становится, сэр Ричард. Раньше от вас искры летели! Теперь вижу зануду… Где ваш задор?
Я ощутил некую правоту в его словах, сам это чувствую и потому часто злюсь без особой причины.
– Тяжела шапка Мономаха, – возразил я, – но корона государя тяжелее.
– Рыцарский шлем, – согласился он, – полегче, не спорю. Как и полный стальной доспех легче камзола короля. Вас ответственность уже пугает?
– Если думаете, – огрызнулся я, – что это меня остановит на пути к короне…
– Не остановит, – ответил он любезно. – Еще как не остановит! Даже, если совсем станете занудой.
Он вскинул руку в прощании, улыбнулся и пропал, даже улыбка не осталась висеть в воздухе.
Я огляделся, никто вроде бы не заметил меня беседующим с таким странным человеком, хотя сейчас при дворе много новых, могут и не обратить внимания.
В роскошном королевском саду кочевников не прибавилось, но теперь чудится, что их коричневые тела мелькают за каждым деревом, а в кустах уже не антилопы дремлют, а мергели сжимают рукояти кривых мечей.
Конечно, они отважные до дурости, кто спорит, на то и сыны степи, но сейчас то ли ума хватило, то ли исполняют строгий приказ, но я не вижу, чтобы где-то кочевник прогуливался в одиночку, а только по двое-трое, а то и целыми группами.
Я вытащил из мешка арбалет, все такой же подозрительно легкий, потянул рычажок. Он поддался с легкостью, стальная тетива послушно натянулась и легла в паз, вот только стальной болт почему-то упорно не желает подниматься из полой рукояти.
Послышались голоса, я поспешно сунул арбалет в мешок, а тот перебросил через плечо.
Рогозиф шел в обнимку с одним из воинов конунга. Увидев меня, Рогозиф расплылся в улыбке и помахал мне рукой, а мергелец, напротив, злобно нахмурился, высвободился из объятий и резко пошел в сторону.
Рогозиф с обидой посмотрел ему вслед.
– Что это они так тебя не любят? – спросил он.
– Бывает ли любовь с первого взгляда? – спросил я. – Сам вот удивляюсь. Может, потом полюбят?
Он хмыкнул.
– Не так уж много их ты и побил. И все по-честному. Не понимаю мергелей!
– Я тоже, – сказал я. – Рогозиф, можешь оказать мне услугу?
Он сказал с готовностью:
– Любую! Нас тут только двое немергелей, а это значит, мы с тобой почти из одного племени.
