Я так и не смог убедить Салли пойти со мной на вокзал, так что я отправился туда один. Я пришел как раз, когда Мод выходила из поезда. Она была единственным пассажиром, который сошел в Фарнхэме. У нее было столько багажа, что трудно было представить, как бы ей удалось оторваться от хвоста, особенно если учесть, что она была в туфлях на шпильках и то и дело запиналась о свой багаж. Наконец она сдалась и поставила на платформу все свои сумки и чемоданы и стала беспомощно ждать, пока я к ней не подойду. На ней была белая шелковая блузка, очень короткая черная мини-юбка, черные кожаные перчатки и множество позвякивающих серебряных браслетов. Полагаю, она думала, что так одеваются для загородной прогулки. Она стояла в окружении своего багажа, сжимая в руках дамскую сумочку и маленький зонтик.
Я подошел к ней, готовый взвалить на себя столько чемоданов, сколько смогу, но потом остановился и просто смотрел на нее во все глаза, не зная, что сказать. Странность была в том, что в то утро, удостоверившись, что я уже отошел от полета, я вышел в сад, сорвал травинку и стал пристальнейшим образом ее разглядывать, но это была всего лишь травинка, и больше ничего. Она лежала на ладони совершенно неподвижно, никак не помогая понять, как работает вселенная. С наркотическими полетами — всегда так, и это раздражает, но самым странным было то, что когда я летал прошлой ночью, Мод представлялась мне невероятно красивой, и теперь я смотрел на Мод из плоти и крови на залитой солнечным светом платформе, и она по-прежнему была невероятно красива. Как будто ЛСД продолжал выборочно воздействовать на мой мозг и сердце, так что я переживал галлюцинацию — прибытие могущественной секс-бомбы в маленький городок в графстве Суррей. Мне хотелось оттрахать ее прямо здесь, а потом у билетной кассы.
Так мы стояли, молча, и смотрели друг на друга. И вдруг она разрыдалась.
— Питер, миленький мой, дорогой мой Питер, последние дни были такие жуткие, но теперь я с тобой и знаю, что все будет хорошо.
Я шагнул ей навстречу, чтобы обнять за плечи и успокоить, но она практически потеряла равновесие на своих каблуках, и чтобы не упасть, она повисла на мне, а я чуть не упал в обморок.
— Знаешь, я так беспокоилась о тебе, — шепнула она мне на ухо, и дыхание ее было прохладным. — После всего, что ты рассказал мне, я так за тебя боялась.
Потом мы освободились от объятий друг друга, и Мод стала рыться в своей сумочке в поисках косметички. Ей надо было привести свой макияж в порядок. Потом мы пошли между живых изгородей из золотистого ракитника к нашему домику на холме. Мод привела мои мысли в совершенное смятение. От неудовлетворенного желания у меня появилась болезненная тяжесть в паху. Я не мог думать ни о чем кроме нее. Бог знает, как теперь уладить дела с Салли.
Когда мы входили в дом, Мод повернулась ко мне и сказала: «Мы можем быть здесь счастливы». Когда дошло до нее значение ее слов, она вспыхнула. «Я имела в виду, что вы с Салли будете здесь очень счастливы».
Когда мы вошли, Салли стояла на голове в позе лотоса. Она выпуталась из лотоса и встала на ноги, чтобы быть лицом к лицу с Мод, впрочем, это не совсем точно, потому что голова Салли оказалась как раз на уровне груди Мод. Мод, несколько растерявшись, посмотрела на нее сверху вниз.
— Привет, — сказал она и протянула руку, как будто для поцелуя. Салли пробормотала что-то себе под нос (я понял только, что это было ругательство), но пожала протянутую ей руку.
Потом Салли повернулась ко мне и спросила:
— Она надолго?
Мод взглянула на меня с беззвучной мольбой.
— Насколько ей будет нужно, Салли, — твердо ответил я.
Тут Мод снова расплакалась. Между всхлипами она стала объяснять Салли, что ушла с работы и бросила свою квартиру. Что у нее на всем белом свете нет друзей кроме меня, Питера, и она надеется, что Салли тоже станет ее подругой. Что она понимает, что стала обузой, когда приехала сюда, так как здесь едва хватает места на двоих, но ей больше некуда было пойти, к тому же она до смерти напугалась из-за всей этой сверхъестественной дряни, а у дохлых животных, которых ей в Лондоне подбрасывали под дверь, в глаза были воткнуты булавки. И Мод не хотела, чтобы сатанисты и ей выкололи булавками глаза. Очень скоро она стала захлебываться от слез и больше не могла выговорить ни единого слова. Она просто стояла и ревела во весь голос, как малое дитя.
— О, ради бога!
Салли фыркнула и ушла в спальню. Я обнял Мод одной рукой, и она потихоньку успокоилась. Минут через десять вернулась Салли со своим спальным мешком.
— Ей придется спать на матрасе в этой комнате, пока она не подыщет себе другого места, и каждое утро сворачивать свою постель.
И Салли принялась раскладывать мешок и заталкивать багаж Мод в один угол, а Мод в это время вновь занялась своим макияжем, примостившись на краешке матраса. Потом Мод начала распаковывать вещи, но почти сразу обнаружила, что в своем паническом бегстве из Лондона позабыла кучу всего необходимого, включая нижнее белье. И она отправилась в Фарнхэм за покупками. Когда несколько часов спустя она вернулась, мы с Салли сидели на траве за домом. Салли по-прежнему занималась дыхательными упражнениями по системе йогов, а я бился над тем, чтобы составить хоть какое-то подобие картотеки к своей диссертации. Но Мод, очевидно, обожала ходить по магазинам, так что она прервала наши мирные занятия, чтобы продемонстрировать свои покупки. Она разложила новоприобретенные предметы нижнего белья на траве для нашей инспекции. Предметов была примерно дюжина: несколько пар кружевных трусиков, пара лифчиков, лиловое бюстье и комбинация цвета глубокой синевы ночного неба. Салли же всегда считала, что чем меньше нижнего белья, тем лучше, и смотрела на покупки Мод со скепсисом и неприязнью.
— Ну, как тебе? — спросила Мод, заботливо на нее глядя, как будто Салли была ее старшей сестрой.
Салли скептически рассмеялась:
— Мод, ты с ума сошла! Убирай это все.
Мод покраснела как рак и, быстренько собрав белье, скрылась в домике. Довольно нескоро она появилась вновь, неся сумочку. Потом достала из нее дневник и, усевшись в некотором отдалении от нас, стала что-то туда записывать. Я тоже пишу дневник, время от времени с затаенным вожделением взглядывая на Мод, которая, кусая губы, что-то строчит в своем. Похоже, она боится наделать ошибок. Я и забыл, что Мод ведет дневник. Это явно дневник, одна из школьных девчоночьих штучек с замочком в виде сердечка. Что ж, по крайней мере теперь ей есть, что туда записывать.
Днем по-прежнему было тепло, однако небо заволокло темными тучами. В воздухе роились мошки. Долгое время было слышно только скрип перьев да воркование диких голубей. Наконец Салли нарушила молчание:
— Солнце село ниже реи.
Что еще за «рея»? Да бог ее знает. В нашем сельском домашнем укладе упоминание о том, что солнце катится к рее, — это традиционная прелюдия к первому вечернему косяку. Салли пошла за ритуальным индийским медным подносом. Потом она села и начала медленно крошить и разминать гашиш, скручивать картонные мундштуки и рассыпать табак по папиросной бумаге. Салли считает, что процесс набивания косяка так же важен, как и его потребление. Это напоминает дзэнскую чайную церемонию. Мод по-прежнему сидела от нас в некотором отдалении. Она, похоже, чувствовала себя неуютно и собиралась с духом сказать что-нибудь насчет того, что употребление наркотиков преследуется по закону, что это опасно для душевного здоровья, но она была слишком смущена и слишком хорошо понимала, что положение гостьи не дает ей такого права.
