— Ага. Говорю ж, фильдеперсовый.
— Понятно. Спасибо…
— Звони, звони, Ляксандра. Они поди там ишшо, оттого и не открывают. Ишь, бессовестный какой, решил мамкину квартиру блудом испоганить!
— Да нет, Тамар Семенна, ничего такого. Спасибо, спасибо. Все, я дальше сама!
— Ну-ну, сама так сама…
Старушка закрыла дверь, хищно блеснул искоркой света дверной глазок. Подглядывает, наверное. Зрение почти нулевое, а все туда же. Даже шарфик Царевны Несмеяновны разглядела… Фу, как неприятно получилось. Все-таки Лена права, говоря про нее, что она ужасно наивная. Не увидела, не связала, не догадалась. Фу…
Так, и что теперь? Надо уйти вежливо? Сидеть на лавочке у подъезда? Под дождем, в замызганной ветровке? Ну уж нет… До такой степени смирения ее материнская любовь недотягивает. Прости, дорогой сынок.
Саша решительно протянула руку, вжала палец в кнопку звонка. Долго вжимала, остервенело. Открывайте, все равно не уйду! Открывайте, козлята, это я, ваша мама пришла, молока принесла! Открывайте, ну же…
Даже не услышала, как отодвинулась щеколда с той стороны. Вздрогнула, когда дверь распахнулась. Взгляд уперся в растерянное Левино лицо.
— Мам, ты чего?
— А ты чего? Почему не открываешь так долго?
— Так я это… Ну, в общем… Ты ж на работе должна быть, мам! А я, представь себе, не один…
— А с кем? С Царе… С Мариной Андриановной?
— А она что, Андриановна? Надо же, какое у батюшки имя забавное.
— Лева, мне не до шуток. Мне это все не нравится, Лева. Она, между прочим, моя начальница.
— Тихо, мам… Посиди, пожалуйста, на кухне, она сейчас уйдет. И вообще, зря ты так…
— А ты как хотел? Чтобы я от радости в ладоши захлопала?
— Мам, она уйдет, тогда меня и расстреляешь, ладно? Я сам тебе автомат заряжу. Ей, между прочим, тоже сейчас весьма неловко, если не сказать больше.
— Ну, еще бы!
— Все, мам… Я сейчас ее домой отвезу и вернусь, и мы поговорим.
— Ведь не вернешься…
— Вернусь, обещаю. На коленях приползу. С пачкой гороха под мышкой.
— С чем?
— С горохом. Чтобы в углу на коленях стоять.
— Да ну тебя, балабол! И не смешно нисколько! Только попробуй не вернись!
— Ну, сказал же… Все равно с работы я на сегодня отпросился. Не знал же, что ты мне весь кайф сломаешь. Все, все, не смотри на меня так, ухожу… Вернее, мы уходим…
Саша на кухне включила телевизор, прибавила звук, чтобы не слышать торопливой суеты в прихожей. Вскоре хлопнула дверь, она не удержалась, выглянула в окно. Царевна Несмеяновна торопливо шла к Левиной машине, прямо по лужам, подняв воротник плаща. Спина жалкая, оскорбленная. Да уж, попала ты в ситуацию, матушка! Ничто человеческое нам не чуждо, и в койку можем прыгнуть с разбегу, не теряя времени на долгое знакомство? Как завтра смотреть будешь, а?
Саша усмехнулась грустно: «Ага, дались ей твои глаза. Нормально посмотрит, как ни в чем не бывало». Впрочем, это будет зависеть от Левы. Вот уж чего не хотелось — зависеть от Левиной дальнейшей любезности к Царевне Несмеяновне! Или, наоборот, нелюбезности! Или ее к нему… Уволиться к чертовой матери, что ли?
Саша переоделась в домашний костюм, налила себе чаю, встала с чашкой у окна. А дождь идет не переставая. Как грустно.
О, вот и Лева подъехал… Быстро, однако, простились.
Надо идти дверь открывать. Нет, пусть сам откроет! И ключи от квартиры у него сразу забрать, у поганца!
Хлопнула в прихожей дверь, Левино улыбающееся лицо появилось в кухонном проеме.
— Мам… Давай поедим чего-нибудь, а? Я голодный по самое не могу.
— Борщ будешь?
— А то. Тем более давно мамкиного борща не ел. Соскучился.
— Иди, мой руки…
Уселся за стол, придвинул к себе тарелку борща, хлебнул первую ложку, крякнул от удовольствия. Надо полагать, подлизывается так, от объяснений хочет уйти. Мамка растает, мамка забудет. Саша села напротив, подперла щеку рукой. Извечная картинка-судьба, сермяжная, — мать смотрит, как родное дитя насыщается… Смотрит и молчит… Хорошо бы добавить — и тихо радуется. Потому что растаяла и забыла все.
«Нет, дорогой сынок, не забыла, — думала Саша. — И смотреть я на тебя больше не буду. Распрямлю спину, вздохну, переведу взгляд с твоего лица на экран телевизора, потом — на дождевое окно. Да, ты правильно понял. Я жду. Я вся из себя такая — символ ожидания, грустная мать, картина маслом».
Лева отодвинул от себя пустую тарелку, вздохнул, произнес покаянно:
— Мам, ну ты меня тоже пойми… Ну куда, где? Не к Ладке же было ее везти?
— Да, Лева. Конечно, я понимаю, — произнесла Саша тихо, с насмешливым сарказмом. — Да, действительно, главный вопрос — где и куда. Остальное не имеет значения.
— То есть как это не имеет! Еще как имеет! Или мы с тобой по-разному понимаем это «остальное»? Не знаю, вроде не жалуются…
— Прекрати, а? Давай без этого… Без пошлого мужицкого веселья, ладно?
— Да отчего ж без веселья-то? По-моему, никакой трагедии не произошло.
— Ну да. Трагедии нет, одна сплошная комедия. Ты только что женщине изменил, с которой живешь, с которой ешь из одной тарелки, причем походя изменил, не задумываясь, и тебе при этом ужасно весело, Лёв! Не стыдно, а весело! Нет, не понимаю твоего веселья! Прости, но оно как раз пошлостью отдает!
— Мам, не будь ханжой. Ты просто отстала от жизни, сейчас все так живут. Так принято сейчас, это норма, мам.
— Норма? Нет, ты ошибаешься, сынок, это вовсе не норма. Вы приняли это за норму, только и всего. Сами себе ее радостно подарили, потому что так проще. Скатились от сложного к простому, как малыши с детской горки, искусились на легкое скольжение вниз, каждый по-своему. Нет, это не норма, сынок. А впрочем, я уже сегодня говорила на эту тему… Хватит с меня, устала. Чего в пустоту говорить?
— Где это ты говорила?
— Да так, было дело… Долго рассказывать. Да и не хочется.
— Мам, я дурак… Еще и ханжой тебя обозвал. Не обижайся на меня, а?
— Я не обижаюсь, я огорчаюсь. Ладно, пусть я наивная, пусть я ханжа, пусть… Но я сама такой хочу быть, понял? Не принимаю я вашего веселья и тем более вашей нормы! Это мой выбор — быть наивной, смешной и несовременной! Нет, я на тебя не обижаюсь. И все, и остановимся на этом. Живи как знаешь, не буду же я тебе, взрослому мужику, мораль читать! Что из тебя получилось, то получилось!
Лева сунулся было еще что-то сказать, но Саша только рукой махнула — не надо, мол. А для верности прибавила звук в телевизоре, нажав на кнопку пульта.
И заполонило кухонное пространство вступление к «Восточной песне», забытой мелодии молодости! Тухманов! «Льет ли теплый дождь, падает ли снег!» Под эту мелодию, помнится, они с Гришей танцевали, влюблялись, целовались… Ах, память, память. Мелодия-любовь, мелодия-символ!
