– Хм… В каком смысле – начальница?
– Не знаю. Но все время хочется тебя по имени-отчеству называть. Как тебя хоть по отчеству кличут?
– Да неважно… Зачем тебе? Зовешь Олей и зови на здоровье.
– Ладно. А ты меня тогда не Геной, а Генкой зови. Мне так проще. Меня и на работе все Генкой зовут.
– Это где? На заводе?
– Почему на заводе? Не… Я в автосервисе работаю.
– Ах, так ты автослесарь…
– Ну да… А что, автослесарь приличнее звучит, чем просто слесарь?
– Слушай, отстань, а? Скажи лучше – ты в «японках» шаришь? А то моя «Тойота» в последнее время чихать начала. Ну, не так чтобы сильно… Едва заметно, но чихает.
– Да какие проблемы, Оль? Привози, вылечим. Я потом тебе адресок дам. У нас хороший автосервис, вся клиентура приличная. Я ж на этом, кстати, и погорел… Приехала одна дамочка, вся из себя секси такая, с губами-грудями, тоже на «японке», кстати. То да се, какой вы, Геночка, молодец, как машину хорошо сделали… Дайте телефончик на всякий случай. А я, дурак, уши развесил. А она взяла да позвонила, да сама в гости напросилась. Ну, я тебе рассказывал в прошлый раз…
– Да, рассказывал, я помню. Больше не рассказывай, Ген, – поморщилась недовольно Ольга, отвернувшись к окну. – Мне твой рассказ не понравился.
– Ладно, понял.
– А как вообще работа, нравится?
– Да ничего… Заработок приличный, на жизнь хватает. А дворцов с пальмами нам с Маришкой не надо. Что имеем, за то и спасибо, выше головы все равно не прыгнешь.
– Ну… Как-то ты не по-мужски сейчас рассуждаешь. Я вот, например, всегда хотела выше головы прыгнуть.
– И что, получалось?
– Когда как. Иной раз прыгаешь-прыгаешь, а потом бац – и мимо. Разбиваешься в лепешку, встаешь и опять прыгаешь. Характер у меня такой прыгучий, что ж делать. Хорошо, когда на работе прыгаешь, это не страшно. Если упадешь, можно подняться и на другую работу перепрыгнуть. А если в личной жизни?.. Вот сейчас мне все говорят – вставай, вставай… А я не могу. Боюсь, понимаешь? Вдруг опять разобьюсь вдребезги? Или как там? В лепешку?
– Да? Надо же. А внешне не похожа на разбившуюся в лепешку.
– Да брось! Иногда, Ген, и не в прыжке можно в лепешку разбиться. Иногда могут просто на ровном месте подножку подставить. А это даже хуже, чем в лепешку. Это уже всмятку. Знаешь, как яйцо варят всмятку? Опускают его тихонько в кипяток, чтобы скорлупа не треснула… Вот и у меня так же. Скорлупа вроде целая, а внутри… А впрочем, это неважно.
– Как это – неважно? Расскажи, Оль… Может, я тебе смогу чем-то помочь?
– Ты? Нет, Ген… Ничем ты мне помочь не сможешь.
– Так ты расскажи, а там посмотрим!
– Отстань, а? Лучше про себя еще что-нибудь расскажи. Вот ты говорил, мачеха у тебя была…
– Почему – была? Она и сейчас есть. Хорошая женщина, душевная, я ее очень уважаю. Правда, мамой так и не смог назвать. Но она и на «тетю Наташу» не обижалась. Нет, правда, она мне как мать! Своих-то детей у нее не было, всю душу в меня вложила. И свекровка из нее хорошая получилась, нашла общий язык с Маришкой. Когда собираются вместе, жужжат друг другу в уши, как подружки. А у тебя, Оль, сложились отношения со свекровкой?
– Она давно умерла, Ген.
– Да ты что? – повернулся он к ней, жалостливо цокнув языком. – Жалко, конечно… У тебя ж, как я понял, ни мамки, ни мачехи не было… При бабке выросла…
– Да. Мне бабушка всех заменила, и мать, и мачеху.
– Да видел, видел я твою бабушку. Суровая, однако, женщина. Ничего мне сказать не захотела, даже разговаривать не стала. Да я и не настаивал. Я только найти тебя хотел, и все. А отец твой кто был, Оль?
– Никто! Конь в пальто! – вдруг резко ответила Ольга, сама себе удивившись.
Гена поднял брови, но промолчал. А ей ужасно неловко стало. Взяла и обидела. Хороший же парень. Тем более, брат, черт побери.
Да, он прост. Но рядом с ним очень легко, как-то по-особенному комфортно. Теплая уютная простота, вкусная, как горбушка свежего хлеба. Зря, зря она с ним так.
– А я, Ген, с мужем развожусь, представляешь? – произнесла Ольга тихо, опустив плечи. – Ты извини меня за грубость, но сам понимаешь мое состояние.
– Да, Оль, конечно, понимаю, – торопливо закивал головой Гена. – Ты это… Груби мне, если хочешь. Сколько тебе надо, столько и груби. Я ж понимаю. И не зови меня Геной, как-то неправильно звучит. Зови Генкой, как младшего брата. А с младшими братьями сестры обычно, знаешь, не церемонятся.
– Хорошо, Ген… Генка. И правда, лучше звучит…
– Во! Молодец! А теперь говори, чего разводишься-то?
– Он мне изменил, Ген. Генка.
– А, понятно… А я думаю, чего ты так болезненно реагировала, когда я про себя, про Маришку… Не понял, дурак. А он что, перед тобой это… Ни разу не раскаялся, что ли?
– Хм… Слово какое смешное – раскаялся. Раскаиваются перед богом, Генк, а у женщины прощения просят. Кто-то прощает, а кто-то ну никак…
– А ты, значит, никак.
– А я никак.
– Ну и зря. Одной-то, думаешь, лучше?
– Нет, не лучше. Одиночество вообще ужасная вещь, особенно если у тебя близких никого нет… Дочка моя выросла, замуж выскочила, сама скоро родит.
– Ну, так бабкой будешь, значит! Уже не одиночество! Как загрузят внуком по самую макушку, мало не покажется!
– Не, Генк. Там и без меня есть кого загрузить. Нет, дети всегда в свою жизнь уходят, ими одиночество не разбавишь. За них цепляться нельзя, это уж какой-то дурной родительский эгоизм получается. Ладно, чего мы о грустном?.. Я лучше подремлю, Ген, сморило меня что-то. Не выспалась, наверное.
– Ага, давай… Спинку сиденья откинь назад. Я окна закрою, чтобы в салоне тихо было. И радио выключу.
Заснула она и впрямь на удивление быстро. Даже сон короткий приснился, будто сидит на крыльце бабушкиного дома в Сосновском, ест теплую горбушку хлеба и запивает молоком. А из окна на нее смотрит бабушка, молодая совсем… Она ей машет рукой – иди сюда, бабушка, ко мне! Но бабушка лишь поджимает губы, качает головой так, будто сердится. А потом совсем исчезает. Она вскакивает, кричит – бабушка, бабушка! И молоко из кружки льется прямо на землю…
– Оль, Оль… Проснись, чего ты? – вытащил ее из дремоты беспокойный голос Генки.
– А? – выпрямляется она на сиденье, моргая спросонья глазами. – Чего, Ген? Приехали уже?
– Нет, еще где-то с полчаса ехать. Просто ты плакала во сне, я испугался.
– Так уж и плакала прям? Я вообще никогда не плачу, к твоему сведению. Не умею даже.
– Ну, может, не плакала… Может, стонала… И губы дрожали. И лицо такое было…
