– Фотография с Ханне-Лори была черно-белой?
– Да.
– Что конкретно там было изображено?
– Говорю же. Девушка и наш бедняжка. Стоят с бокалами и в обнимку, и улыбаются.
– И больше никого на снимке?
– Как же – никого? Это ведь вечеринка. Всегда найдется негодяй, который попытается влезть в кадр и все испортить.
– Выходит, такой негодяй нашелся?
– Два или три негодяя.
– Вы сказали, что девушка со снимка была похожа на вашу подругу, Ханне-Лори.
– Одно лицо, деточка, одно лицо! Не умри Ханне-Лори бездетной, я бы подумала, что это ее дочь. Или внучка.
– У вас ведь сохранилось ее фото?
– Целый альбом. Мы были очень, очень дружны.
– Я могла бы взглянуть на них?
– Конечно. Сейчас принесу.
Через десять минут Миша уже рассматривала фотографии, в основном датированные поздними шестидесятыми. Неизвестная ей Ханне-Лори и впрямь оказалась красоткой и едва ли моделью: высокая, стройная, с ослепительной улыбкой, с тяжелой копной волос. В отличие от своей фотографической спутницы фрау Дурстхофф (унылая челка, приклеенная ко лбу, неумело подведенные глаза, платье с рюшами), Ханне-Лори отважно экспериментировала с внешностью. Романтический образ сменялся образом девчонки-сорванца, бунтарки-хиппи, юной учительницы, которая не прочь закрутить роман с учеником старших классов. Лишь одно в этом калейдоскопе образов оставалось неизменным – бьющая через край сексуальность Ханне-Лори. Мимо такой девушки ни один мужчина не пройдет. И разбить любое сердце для нее не составит ни малейшего труда. Не исключено, что кто-то, – очень похожий на Ханне-Лори – так и поступил: разбил сердце Гвидо Россетти. Так стоит ли удивляться исчезновению секси-girl со стены? Поняв, что ему ничего не светит, стрелок просто избавился от нее: с глаз долой – из сердца вон. А образовавшуюся дыру спешно заполнил другими персонажами.
– Последний раз я видела ее в мае семьдесят второго, – сказала фрау Дурстхофф. – Перед самым отъездом Ханне-Лори в Африку.
– Вот как? – вскинула бровь Миша. – И зачем она отправилась в Африку?
– Она влюбилась. В одного молодого врача-нейрохирурга.
– Африканца?
– О, нет. Он был немцем. Поехал работать по контракту в одну из африканских стран. Правда, через три года вернулся. Сделал неплохую карьеру, надо сказать. И теперь возглавляет какой-то крупный институт.
– А Ханне-Лори?
– Она осталась.
– В Африке?
– Да. Прожила всю жизнь среди диких, прости Господи, племен. А незадолго до своей смерти позвала меня в гости.
– А вы?
– Слишком далеко, слишком опасно. К тому же, у меня больные ноги. И я никогда не была авантюристкой.
Таинственная Ханне-Лори, не имеющая никакого отношения ни к Гвидо, ни тем более к Готфриду Шоллю, парадоксальным образом занимает все больше места в воображении Миши. Ханне-Лори, в отличие от фрау Дурстхофф, – авантюристка, это несомненно. Женщина свободная, как ветер, чуждая всяким условностям. Вот кто никогда не стал бы придерживаться строгой системы в развеске фотографий на стене.
Никакой геометрии, убивающей чувства.
– Я могу взять вот этот снимок? Обещаю вернуть его в самое ближайшее время.
– Конечно-конечно, деточка.
Старуха подмигнула комиссару полиции и заговорщицки улыбнулась: уж она-то знает, зачем Мише понадобился снимок ее давней подруги. Фрау Дурстхофф не пропускает ни одного полицейского сериала, она в курсе всех последних веяний криминальной науки. Установить личность по фотографии не составит большого труда, для этого существуют специальные компьютерные программы. Они с Мишей даже обсудили это на стерильной кухне Россетти, в присутствии микроволновки, холодильника и новенького кухонного комбайна с пятью скоростями. А потом снова вернулись в комнату.
– Гвидо ведь часто уезжал – на соревнования, на сборы?
– До того, как ушел из спорта, – частенько.
– В его отсутствие вы бывали в квартире?
– Что значит – бывала? – насторожилась старуха. – Если вы намекаете, что я сую нос не в свои дела…
– Просто уточняю детали.
– Каждую вторую и четвертую пятницу месяца, с трех до шести, я убираюсь здесь. Забираю в стирку постельное белье. Начищаю посуду до блеска. Смахиваю пыль с фотографий. Гвидо любит, чтобы все сверкало, такой он человек.
Миша с сомнением посмотрела на верхний ряд фотографий, взметнувшийся едва ли не к потолку. До него не дотянется даже ее помощник Томас, рыжеволосый двухметровый детина, – что говорить о сухонькой маленькой старушке? Но старушка оказалась не промах: перехватив взгляд комиссара полиции, она пояснила:
– А для фотографий приходится брать стремянку, она стоит в кладовой.
– Это… не опасно? С вашими больными ногами?
– Залезть на стремянку – это не в Африку скататься. Пока справляюсь.
Теперь уж не придется корячиться, кончились твои мучения, – подумала Миша, а вслух произнесла:
– Как долго провисела здесь фотография Ханне-Лори?
– Не меньше двух лет. Так и есть, в прошлом месяце как раз два года и исполнилось.
– А эта? – наконец-то Миша сделала то, что давно собиралась: постучала кончиками пальцев по фигуре NN.
– Тоже давненько. Пожалуй, даже раньше, чем появилась Ханне-Лори…
Тема с NN заглохла так же быстро, как и возникла. Его присутствие здесь может быть такой же случайностью, как и присутствие нескольких других высших чиновников (не только спортивных) и медийных персон. Как ни крути, Россетти (в те времена, когда делались снимки), был чемпионом по стрельбе, – и мало кто из сильных мира сего откажет себе в удовольствии попиариться на фоне знаменитого спортсмена. Но даже если фотография на стене – случайность, это не отменяет главного: Россетти общался с Готфридом Шоллем и – хотя бы шапочно – был знаком с NN. Так Миша снова возвратилась к истории, рассказанной Айди, а потом – и к нему самому: что поделывает он в далеком, почти нереальном Гонконге? Так ли тоскует по ней, как она по нему?
Пока Миша предавалась воспоминаниям о возлюбленном, случилось кое-что занятное: фрау Дурстхофф выудила таки «чужака». Нижний ряд, пятая карточка – цветная, как и ее соседки справа и слева: Гвидо раздает автографы, склонившись над столом. Лица не видно, его заслоняет козырек черно-голубой бейсболки с надписью «San Jose SHARKS», – да, собственно, Гвидо ли это? Никаких сомнений, если исходить из логики «фотографической» стены, которую теперь (после смерти Россетти) смело можно назвать мемориальной. Меняются лишь сюжеты и окружение, а сам стрелок – величина постоянная.
Пристальнее вглядевшись в фотографию, Миша удивилась: почему она не отметила снимок раньше? Фактура его заметно отличалась от фактуры всех остальных; оставалось только вынуть «San Jose SHARKS» из рамки, – что и было немедленно проделано.
