Шут, приплясывая и кривляясь, прокричал:
– В маркизате наступает всеобщая эра благоденствия! А как достичь ее, тому виднее, у кого рука длиннее!
Он замолчал и многозначительно посмотрел на пиратов. До них наконец дошло, многие засмеялись, поглядывая на меня. Ободренный шут, поглядывая на шкипера капитана Алана, у которого с правой стороны спины горб, из-за чего шкипер всегда смотрит исподлобья, сказал весело:
– Горбатого могила исправит, а могилу – горбатый гробокопальщик, ха-ха-ха!
Пираты дружно заржали. Шут раскланялся, как народный артист цирковой эстрады, прокричал еще веселее:
– А кто знает, как художник рисовал одноглазого Сарданапала?..
Пираты приготовились слушать, а шкипер, который с горбом, еще и одноглазый, проворчал:
– Лучше быть с одним глазом, чем с половиной мозгов.
Я сказал громко:
– Вообще-то там, откуда я родом, среди полководцев самыми воинственными, самыми хитроумными и решительными были одноглазые: Саргон, Филипп Македонский, Антигон, Ганнибал, Нельсон, Кутузов, Нахимов, Моше Даян, Сердюков… Гм, у Сердюкова вроде бы оба, так что, может быть…
Шкипер посмотрел на меня с горячей благодарностью. Я мысленно потрепал себя по плечу, умею завоевывать сердца. С этими людьми это проще некуда.
Алан, сочувствуя своему штурману-виконту, посмотрел на шута и сказал многозначительно:
– И шутники умирают всерьез.
Я морщился, шут поглядывал на меня с непониманием, наконец я подозвал его кивком. Алан сказал вдогонку злорадно:
– Чем длиннее язык, тем короче жизнь.
Шут привычно огрызнулся на ходу:
– У короткого ума – длинный язык, а руки еще длиннее.
Он опасливо посмотрел на меня, а вдруг принял на свой счет, это же я – Длинные Руки, я кивнул ему на распахнутые двери.
– Пойдем во двор. Учить тебя, дурака, буду.
– Учить острить? – спросил он радостно. – А я буду учить тебя править!
– Да, конечно, – согласился я, – на что еще нужна оппозиция? Но только давай договоримся. Шутка – как стрела: ей мало быть острой, еще надо попасть в цель.
Мы вышли на крыльцо, шут заверил жизнерадостно:
– Так я не промахиваюсь! В такую личность даже криворукому промахнуться трудно!
– Спасибо, – сказал я. – Это получается: не можешь шутить тоньше – шути громче? Нет уж, не опускай планку. Мы за культуру, мать вашу, а кто против – тех в говне утопим. Так что давай сразу очертим рамки, за которые выходить в своей профессиональной деятельности оппозиционера не стоит.
Он насторожился.
– Да, хозяин?
– Ну вот, – сказал я, – этот сарказм насчет хозяина можешь. А я даже могу сделать вид, что не понял твоего тонкого юмора. Настолько тонкого, что совсем плоский. У меня могут быть промахи во всех сферах деятельности – их и критикуй. Или планы, о которых ты узнаешь… Но под запретом моя и чужая внешность, возраст, пол и все, связанное с тем, что мне или кому-то досталось по рождению, и за что мы отвечать не можем. Понял? Я не политкорректен, это от Канта, скорее…
Он подумал, неохотно кивнул.
– Ну, вообще-то в этом есть смысл…
– Нельзя высмеивать увечья, – добавил я, – и вообще многое нельзя, все не перечислю, должен сам чувствовать, как чувствовал блаженный Иммануил.
– Тоже шут?
Я отмахнулся.
– Для Творца мы все… эти самые. Он для себя такой балаган отгрохал! Для того и свободу воли дал, чтобы нелинейность была и всякие неожиданности возникали. Словом, можно критиковать все, что я делаю, сделал или собираюсь сделать. А также моих сторонников у власти. Можно и тех, кто под властью, но тех осторожнее, щадяще, а то в Страсбургский суд побегут. Нам на него плевать, понятно, но все-таки… Призвание оппозиции – вовремя указать на неверность пути или на лучший вариант, верно? А смеяться над горбуном – это не есть юмор. Это уже телевидение.
Он почесал в затылке.
– Вообще-то это правильно, но это если совсем уж быть святыми! А люди над горбунами смеются лучше всего. Им нравится, когда косвенно напоминаешь, что у них-то спины прямые… И, честно говоря, над горбунами или калеками безопаснее. Это все равно что сироту пнуть. Сдачи не даст.
– Не лучше всего, – уточнил я. – А проще. Но нам такого закадрового смеха не надо. Мы сразу нацелимся на построение самого совершенного общества на свете. Кто против – того повесим, пользуясь переходным периодом.
– А после переходного? – спросил он опасливо.
Я вздохнул.
– После переходного – нельзя. Наступит царство законности. Не сразу, конечно.
– А как?
– Некоторое время еще будем вешать, – объяснил я, – а также топить и удавливать без суда и следствия, но это будут уже отдельные и нетипичные инциденты. И таких нетипичных будет все меньше и меньше.
Он спросил шепотом, глаза испуганные, будто заглянул в пропасть:
– И что, до полного прекращения беззакония?
Я вздохнул, развел руками.
– Полное царствие закона устанавливать тоже нельзя.
– Почему?
– Царство закона тоже беззаконно, – сказал я и подумал, что родил довольно мудрую мысль, не всякий и поймет. – Это беззаконно.
– Э… это как?
– Народ в овец превратится, – объяснил я. – Всегда должна быть лазейка для нарушения законов! Причем иногда ненаказуемая. Нельзя людей лишать предприимчивости. Даже преступной. Она сегодня преступная, завтра – благородная. Куда ветер подует и какая вожжа людям под хвост попадет.
Он с облегчением вздохнул.
– Ну, тогда хорошо. А то я уж совсем было надумал дождаться обратного багера… Я знаю, что на острые вопросы безопаснее давать тупые ответы, и, как верно сказал тот ваш соратник, что ничто так сильно не укорачивает жизнь, как длинный язык…
– В маркизате не будет такой правильной жизни, – утешил я, – как в самом Гессене.
– Всегда? – спросил он невинно.
– Я приложу все силы, – пообещал я. – Раз заварил кашу, рецепт которой знаю только я один, то уж постараюсь… Ладно, топай обратно, весели народ! Только держи планку. Ниже пояса и в спину не бить, даже если ты поклонник восточных единоборств.
Следующий день ликующие пираты, а ныне олигархи, объявили свободным от работ. Везде гремит музыка, в глазах рябит от пляшущих, вино льется рекой. Новоиспеченные графы, бароны и виконты обмывают титулы.
Я напомнил себе, что уже и на Севере зима подходит к концу, а мои главные надежды все-таки там. Теперь у меня есть владения на противоположных концах океана. Не стоит забывать, что в моем личном пользовании берег и бухта в Тарасконе, самом южном портовом городе северного материка. Это новые возможности, надо в них только разобраться.
