– Почему? Потому что я говорю вам правду?
– Потому что вы врете! Может быть, вы сами сумели убедить себя, будто лжете по доброте душевной, чтобы подбодрить увечную бедняжку. Неужели вы не понимаете, как это жестоко? Вы хоть представляете, сколько усилий я приложила за эти пять лет, чтобы смириться с тем, с чем смириться невозможно? А теперь вы явились искушать меня, ведь мне конечно же хочется вам поверить, потому что я такой же человек, как все, и в глубине моей души еще теплится эта неискоренимая человеческая способность – надеяться…
– Нужно не надеяться, а просто открыть глаза!
– Я открыла их однажды, пять лет назад, перед тем проклятым зеркалом. Мне этого хватило!
– Да, кстати, о том зеркале! Капитан купил его тридцать лет назад у зеркальщика в Пуэнт-а-Питре; эту вещицу, предназначенную для дружеских шуток, он использовал, чтобы убедить Адель в происшедшей с нею метаморфозе. И так же успешно повторил этот опыт с вами.
– Я не верю ни одному вашему слову, это все клевета. Вы говорите так, чтобы опорочить моего благодетеля.
– Хорош благодетель: обманным путем заполучил в любовницы двух красивейших девушек на свете! И скажите, зачем понадобилось мне так рисковать, пробираясь к вам сюда, чтобы очернить этого святого человека?
– He знаю. По злобе, подлости, коварству – мало ли что может скрываться за таким прекрасным лицом, как ваше.
– Но какая мне корысть лгать вам и зачем в таком случае ваш милейший Капитан меня запер?
– Он удерживает вас здесь ради меня, чтобы вы продолжали меня лечить.
– Лечить вас? Да вы совершенно здоровы. Разве что чуточку анемичны от недостатка воздуха и движения, вот и все. Единственное, от чего вас нужно исцелить, – от яда, которым вас отравил ваш опекун.
– Почему вы вдруг вздумали рассказывать мне такие ужасы?
– Чтобы спасти вас! Я вам друг, и мне невыносимо видеть, как вы живете в таком аду.
– Если вы мне друг, оставьте меня в покое.
– Почему вы не хотите мне поверить? Неужели вы предпочитаете верить чудовищу, в то время как я твержу вам, что в жизни не видела никого красивее вас?
– Я не хочу тешить себя пустыми надеждами. Вы ведь не можете дать никаких доказательств вашим голословным утверждениям.
– Но у вас нет и доказательств обратного.
– Есть. Я очень хорошо помню, как вы увидели меня в первый раз. Вы были потрясены до глубины души и не смогли этого скрыть.
– Это верно. А знаете почему? Потому что я никогда не видела такого прекрасного лица. Потому что такая красота редко встречается и потрясает тех, кто ее видит.
– Лгунья! Лгунья! Замолчите! – вскричала девушка и разрыдалась.
– Зачем мне лгать вам? Самое разумное, что я могла бы сейчас сделать, – как можно скорее унести ноги: я отлично плаваю, мне бы удалось добраться до Нё. Неужели я стала бы так безрассудно рисковать, возвращаться в тюрьму, из которой бежала, только для того, чтобы обмануть вас?
Хэзел судорожно мотала головой:
– Если я красива, почему вы так долго ждали, почему не сказали мне этого сразу?
– Потому что за каждым нашим словом следили. Слуховая труба соединяет вашу комнату с курительной Капитана, и он подслушивал наши разговоры. Я думала было написать вам, но меня обыскивали, любую бумажку читали, любой огрызок карандаша отбирали. Сейчас я могу вам это сказать, потому что все спят, – по крайней мере, я на это надеюсь.
Девушка утерла слезы и всхлипнула:
– Я бы хотела вам поверить. Но не могу.
– У вашего опекуна есть настоящее зеркало – одно во всем доме. Оно у него в спальне. Мы можем найти его.
– Нет, я не хочу. В последний раз, когда я видела свое лицо, мне было слишком больно.
Медсестра глубоко вздохнула, из последних сил сохраняя спокойствие.
– Значит, то, что мне говорили, – правда. Узники сами не хотят свободы. Вы, совсем как Фабрицио дель Донго, тоже любите свою тюрьму. На ее дверях нет никаких замков, кроме вашего мнимого уродства; я предлагаю вам ключ, а вы отказываетесь.
– Но тогда ложью окажется все, чем я жила эти пять лет.
– Я начинаю думать, что они вам дороги, эти пять лет с вашим старикашкой! Довольно, прекратите эту комедию, идемте.
Дело дошло до рукопашной. Франсуаза тащила Хэзел, а та с недюжинной силой упиралась, не желая подниматься с кровати.
– Сумасшедшая! Хотите, чтобы нас услышали?
– Не надо мне никакого зеркала!
Едва сдерживая бешенство, Франсуаза зажгла свет. Она схватила девушку за плечи и притянула ее голову почти вплотную к своему лицу:
– Посмотритесь в мои глаза! Много вы не увидите, но хоть убедитесь, что в вас нет ничего ужасного.
Хэзел, завороженная, не отвела взгляда:
– У вас такие огромные зрачки…
– Они расширяются, когда глазам есть на что полюбоваться.
Пока девушка смотрела на свое отражение, Франсуаза мысленно отвечала Лонкуру: «Вы правы, недаром кадуцей объединяет Меркурия и медицину. Я не только медсестра, но и вестница». Она снова заговорила:
– Ну что, видели?
– Не знаю. Я вижу гладкое лицо, как будто нормальное.
– В глазу вы большего не разглядите. Теперь идемте, только как можно тише.
Они покинули комнату и на цыпочках дошли до спальни старика. Старшая шепнула младшей:
– Сначала надо его обезвредить.
Они вошли и закрыли за собой дверь. Омер Лонкур под действием снотворного мирно спал, раскрыв рот, с совершенно безобидным видом.
Франсуаза открыла шкаф и достала пару рубашек. Одну она бросила Хэзел, прошептав:
– Этой заткните ему рот, а тем временем я другой свяжу ему руки.
Старик открыл полные ужаса глаза и хотел было закричать, но не смог: во рту у него уже был кляп.
– Достаньте еще рубашку и свяжите ему ноги, – скомандовала медсестра.
Еще не поняв толком, что происходит, Капитан оказался крепко связан по рукам и ногам.
– А теперь поищем зеркало.
Но напрасно ночные гостьи открывали стенные шкафы и шифоньеры, напрасно рылись в них – зеркала они не нашли.
– Понятное дело, старый негодяй его прячет, – проворчала Франсуаза.
Она пошла в лобовую атаку:
– Милостивый государь, не может быть и речи о том, чтобы вынуть кляп. Зато не исключено, что мы захотим поиграть с вами в кое-какие игры, крайне неприятные для вашей особы, если вы сейчас же нам не поможете.
Лонкур дернул подбородком, указывая на книжный шкаф.
– Зеркало за книгами? Их вынуть?
