Пойду в метадоновую клинику и вылечусь от зависимости? Или плюну и при первой возможности помчусь к любимому оранжевому флакону с таблетками?
Я понятия не имела. Честно. На мгновенье мысль о возвращении домой к нерешенным проблемам… ужаснула меня.
Здесь мы, по крайней мере, знаем врага в лицо. А там…
Рядом проснулась Эшлин. В распахнувшихся каре-зеленых глазах была паника.
– Мам!
– Все хорошо. Я здесь. Не бойся…
– Ой, мама… – окончательно очнулась Эшлин и автоматически обняла себя за живот.
Она остановила на мне долгий взгляд. На юном личике было такое взрослое выражение, какого мне еще долго не хотелось бы видеть.
– Знаю, милая, – тихо сказала я, – знаю.
– Не говори папе, – прошептала она, почти машинально.
Я растянула губы в улыбке, но вышло грустно.
– Солнышко, он всегда будет любить тебя.
– Нет, не будет. Ему же главное – приличия, – горько сказала она.
Я не знала, что ответить. Молча сидела рядом. Мать, обремененная тайной дочери, которая в свое время не выдала ее.
– Пойду… гм… возьму новый комбинезон, – неловко пробормотал Радар и вышел, опять оставив нас без присмотра и без наручников.
Мы и так были связаны своим собственным несчастьем.
Я смахнула со щеки Эшлин слезинки, и мы вместе стали ждать, когда утихнет первая боль.
* * *
Вечно прятаться в лазарете было невозможно. Зеду, видимо, доложили, что состояние Эшлин стабильно, и нас отправили обратно в камеру. Радар шел с одной стороны от Эшлин, я – с другой. Она двигалась осторожно, но особой поддержки не требовала. Вот что значит молодость. Восстанавливаешься быстро.
На подходе к просторному дневному залу Эшлин замедлила шаг.
Я ее прекрасно понимала: отец никогда не отмалчивался. И верно, едва за нами захлопнулась дверь, Джастин со скрещенными на груди руками встал посреди крошечной камеры и суровым, холодным голосом потребовал:
– Как его зовут?
– А что, если его фамилия Чепмен? – ответила Эшлин, вырвав свою руку из моей и задрав подбородок. – Может, он младший брат твоей подружки. Мы же с ним ровесники, да?
Я остолбенела.
Побледневший Джастин обратил свой гнев на меня.
– Как ты смела…
– Не говорила я.
– Я сама узнала! – победоносно заявила Эшлин, всплеснув руками и чуть не паря в воздухе от враждебности. – Проверяла твой телефон, папочка. Читала твою почту. Какое тесное общение с девушкой почти моего возраста… Интересно, что подумал бы ее отец? Может, ей тоже нельзя было спать с кем попало. Может, ей тоже впаривали, что нужно ждать того, кто ее полюбит и будет уважать, а потом предавали собственную семью, не успев выйти из дома. Конченый лицемер! Лжец!
– Эшлин! – воскликнула я и быстро встала между ними, чтобы защитить дочь.
Лицо Джастина, перекошенное от побоев, налилось багрянцем. Разве что пар из ушей не валил, и вены не лопались от напряжения.
– Чтоб я больше никогда такого от тебя не слышал, юная особа!
– А то что?
– Перестаньте, – надтреснутым голосом сказала я и, прокашлявшись, попробовала увереннее: – Оба. Успокойтесь.
– Да ладно, – бросила Эшлин, на этот раз мне. – Боишься, что я расскажу ему, как ты пристрастилась к таблеточкам?
– Что?
Очень некстати меня начал разбирать смех.
Сначала откровенная воинственность дочери, теперь откровенное замешательство на лице Джастина… Меня так и подмывало хихикнуть. Только я прекрасно знала, что, стоит дать себе волю, и все закончится слезами.
– Пап, не тупи, – продолжала Эшлин в азарте. – Она уже несколько месяцев в неадеквате. Остекленевшие глаза. Задаешь ей вопрос, а она отвечает только через минуту. Так и не понял? Я, подросток, и то через две недели догадалась, что она подсела на обезболивающие. А у тебя какое оправдание?
Ошеломленный Джастин стоял и молчал. Я, зажав рот рукой, боролась с подступившей истерикой. Господи, не дай засмеяться.
– Нет, серьезно. Ты пропадаешь со своей новой подружкой. Мама в отключке. Естественно, я решила немного развлечься. Даже в вашей кровати покувыркалась. Кто-то же должен использовать ее по назначению.
Джастин двинул вперед. Я обхватила его руками за пояс, хотя это было бесполезно. Он весил в два раза больше меня и, даже избитый, пер как товарный состав. И еще он орал. Наверное, что убьет его, этого неизвестного бойфренда. А Эшлин вопила. Наверное, что она ненавидела его, своего собственного отца, который размахивал руками, пытаясь шлепнуть ее. Нашу малышку, всего несколько часов назад носившую под сердцем ребенка.
Голова моя вдруг налилась свинцом, накатила сильнейшая боль. Отчаянье, не подвластное никаким таблеткам и чудесам медицины.
В следующую секунду я бросилась на мужа и стала отталкивать его от дочери.
– Дурак! – кричала я что было сил. – Не нужны мне ни твои деньги, ни твой дом, ни твоя драгоценная компания. Я хотела только, чтобы ты любил меня. Полный, полный дурак. Почему… ты не мог… просто любить меня?
Мы спутались ногами. Джастин грохнулся на пол, прикрыв руками отекшее лицо. Я упала на колени рядом и замолотила его по плечу, давясь рыданиями. У койки плакала Эшлин.
– И она не единственная. Да? Были и другие женщины. По пальцам не перечесть. Господи, ты в точности как твой отец. А я теперь как моя мать. Только не курю, а глотаю таблетки. Мы же не хотели такими стать. Что случилось? Черт, Джастин, что с нами случилось? Как мы превратились именно в то, что презирали?
Я все била и била его. Не могла остановиться, словно с цепи сорвалась. Он был мне ненавистен. Так же как и моя жизнь. Больше всего мне было ненавистно то, что мы оба изменили своим идеалам, оказались слабыми, а ведь когда-то думали, что будем выше всего этого. Ошибались только простые смертные. У нас-то была любовь.
Плечи мужа затряслись. Он покорно опустил голову, и по его щекам покатились слезы…
Я не выдержала, обняла его и прижала к себе, обещая простить, на что, наверное, была не способна, но в ту минуту… Лишь бы с ним все было хорошо. Лишь бы он просто сделал вид, что у нас семья…
Эшлин подсела к нам, обхватив обоих руками, и прижалась мокрой щекой к моей шее.
– Прости меня, мама. Мамочка, прости, прости, прости.
Джастин застонал. Мы заревели громче.
– О господи.
На пороге стоял Зед и смотрел на нас как патрульный, прибывший на место аварии.
– Что вы за люди… – Он не смог закончить предложение.
И я была с ним согласна. Мы не поддавались никакому описанию. Разве семье пристало так себя вести? Что за ненормальные любили и одновременно ранили друг друга?
