Теперь моя девочка выросла. В свои пятнадцать она уже стояла вровень со мной, но в груди была еще худенькая, и руки-ноги хрупкие, как у жеребенка. Похоже, через год она меня перерастет. Наверное, в отца пошла. И все же Эшлин навсегда останется для меня маленькой девочкой.
Я почувствовала, что дрожь возвращается. Желудок снова скрутило. Усмирить тело усилием воли не получалось.
– Мам? – услышала я мягкий, сдавленный голос дочери.
Я пригладила ее русые волосы, и впервые за долгое время мне стало стыдно за свою слабость. Не нужно было вообще прикасаться к этим таблеткам. Зачем я так позорно расклеилась, сглупила из-за интрижки мужа? Может, наш брак и развалился, но я по-прежнему была матерью. Неужели я забыла об этом?
– Сотрясение, – пробормотала я.
Дочь не купилась на туманную отговорку и посмотрела на меня в упор. У нее были мои каре-зеленые глаза. Все так говорили. Красавица и умница, взрослая не по годам. Я коснулась ее щеки, и на этот раз она не отклонилась.
– Прости, солнышко, – прошептала я.
На лбу у меня выступили капельки пота. В моем полуобморочном состоянии они ощущались как кровь, а не влага.
– Тебе нужны твои таблетки, – сказала дочь.
– Как ты…
Я оборвала вопрос, не желая услышать ответ.
– Проверяла твою сумку, – самым обычным тоном объявила Эшлин, – и твой мобильник. Папин тоже. Вы ведь перестали разговаривать не только друг с другом, но и со мной.
Я промолчала, просто вглядываясь в свое отражение в решительных глазах дочери.
– Мы любим и всегда будем любить тебя.
– Я знаю.
– Но родители – тоже люди.
– Я не хочу людей, – сказала Эшлин, ложась на живот. – Я хочу прежних маму и папу.
И тут мое время истекло. Без таблеток прошел один из побочных эффектов – тяжелый запор, – и кишечник решил взять свое.
Я бросилась к унитазу.
Понос был таким сильным, болезненным и зловонным, что хоть плачь. Только с рвотой, потом и стулом из меня вышла вся жидкость.
Эшлин оставалась на верхней койке, стараясь не смущать меня. Правда, теперь мне было почти все равно. Я смертельно устала. Схватившись за измученный судорогами живот, я думала, что превратилась из человека в животное. Из уважаемой супруги и матери, знавшей себе цену, в женщину, которая загибается в гадючнике.
Наконец страшный приступ диареи закончился. Остались только дрожь, пот, боль и глубочайшая бездна отчаянья.
Я сползла с унитаза и свернулась на полу.
Казалось, вот-вот наступит конец света.
* * *
Позже Эшлин сказала, что заходил Радар. Он принес кувшин воды, стопку полотенец, парацетамол, а еще антидиарейное и антигистаминное средство. Чтобы скормить мне таблетки, Радару пришлось потрудиться на пару с Эшлин.
Потом он ушел, попросив ее обтирать мне лицо смоченным полотенцем. Дочь не знала, как меня поднять на нары, поэтому примостилась рядом на полу.
В какой-то момент я открыла глаза и увидела, что Эшлин смотрит на меня.
– Ты поправишься, – проговорила она, а потом добавила: – Я тебя не жалею. Ты этого не заслуживаешь.
Правда, потом я услышала ее приглушенные рыдания. Мне захотелось коснуться ее лица и сказать, что она была права, а я – нет, но руки мне не подчинялись. Я опять была на грани обморока, проваливаясь все глубже и отдаляясь от дочери.
– Ненавижу тебя, – говорила Эшлин. – Ненавижу вас обоих. Не оставляйте меня. Не оставляйте!
Я ее не укоряла. На самом деле чувства дочери были мне понятны. Я тоже ненавидела отца, потому что он не надел шлем, и мать – у нее всегда была свежая пачка сигарет, даже когда нам нечем было ужинать. Почему мне достались такие слабые, непредусмотрительные родители? Почему они не видели, как сильно я их любила, как они были мне нужны?
Мои родители ушли, оставив после себя ничем не заполнимую пустоту и неослабевающую боль – на всю жизнь. Несмотря на свою уязвимость, я держалась молодцом, пока не встретила Джастина. Замечательного, чудесного Джастина, с которым забыла про все на свете и почувствовала себя красивой и невероятно любимой и желанной. И с тех пор мы жили долго и счастливо, как король и королева Камелота.
Внезапно я захихикала. Смех перешел в плач, и Эшлин испуганно уставилась на меня.
– Мам, перестань! Ну пожалуйста… – повторяла она.
Меня снова охватил стыд.
Я должна заботиться о дочери, а не наоборот. Я должна ее защищать.
Тут появился Радар. Не глядя на меня и ничего не говоря Эшлин, он вручил ей очередную горсть таблеток.
Эти сделали свое дело. Боль ушла. Темная бездна потихоньку закрывалась. Прекратились одышка, потливость и дрожь.
Тело успокоилось.
Я начала засыпать.
Чуть погодя дочь устроилась сзади, обняла меня за талию и уткнулась головой в мои волосы.
Она тоже задремала.
Ненадолго.
* * *
Дверь распахнулась настежь. Первый бронированный жук заскочил в камеру, горланя и потрясая своим щитом. Сон сменился полной боевой готовностью.
Жук шандарахнул нас матрасом и заорал:
– Подъем! Подъем! Подъем!
Дочь вцепилась в меня, и я сжала ее кисть.
Не отпускать ее. Не отпускать. Не отпускать. Она моя. Вы ее не получите.
Снова поднялся крик, и посыпались новые удары.
В конце концов Мик отбросил свой щит, схватил Эшлин за плечи и попытался силой оторвать ее от меня. Я не разжимала рук. Он тянул и тянул. Неистово, со всей дури.
Пальцы Эшлин выскользнули, мы потеряли контакт, и она оказалась в лапах Мика.
Покачнувшись, я встала и саданула его в пах.
Нога попала в защитный вкладыш – видимо, не очень надежный. Мик отшатнулся, отпустил Эшлин и сосредоточился на мне. Я пнула его в колено и заколотила по почкам. Удары были слабые, кукольные. Сил почти не осталось, и я еле стояла на ногах, но не прекращала сопротивляться. Я пинала его и молотила руками, пока он не подобрал свой матрасовый щит. Эшлин залезла на верхние нары и скорчилась на краю, словно перед прыжком.
Внезапно чьи-то другие руки, здоровенные и невероятно сильные, подняли меня за плечи в воздух. У Эшлин глаза на лоб полезли.
Над самым ухом раздался спокойный голос Зеда:
– Мик, ты придурок. Хватит фигней страдать, займись делом.
Не тронув Эшлин, Мик вышел вон.
Зед опустил меня на пол, не ослабевая хватки. Его следующий приказ был адресован Эшлин:
– Ты. Сядь.
Она села.
