Женщины тепло обнялись при встрече. Как подруги. Катя вернулась к машине, достала корзину с провизией и попросила Людмилу принести салатницы, тарелки.
– Пахнет изумительно! – воскликнула Людмила, выкладывая в глубокое блюдо еще теплый паприкаш. – Думаю, это острое блюдо. Ведь паприка – это перец!
– Это сладкий перец, – поправила ее Катя.
Наконец все расселись, Михаил разлил по рюмкам холодную водку. Людмила пустила по кругу большой кувшин с вишневым компотом.
– Ну что же, друзья, – сказал Михаил Евгеньевич, вставая и обращаясь к гостям. – Предлагаю выпить за успешное завершение нашего дела. Можете поздравить нас – убийца вашей подруги задержан!
– Нора, что с тобой?! – вдруг воскликнула Аня, едва успев подхватить потерявшую сознание Нору.
То, что происходило дальше, напоминало хорошо разыгранный дачный спектакль. Откуда ни возьмись во главе стола появилось большое плетеное кресло, в которое Михаил Евгеньевич и поместил совершенно бесчувственное тело Норы.
– Катя, ты что-нибудь понимаешь? – испуганно воскликнула Аня. У нее был вид человека, на глазах которого все окружающие люди стали превращаться в оборотней.
– Ничего я не понимаю… Дима, что с Норой?
– Она спит, – тихо ответил я. – Успокойтесь и садитесь на свои места. Вы же хотели, чтобы мы представили вам убийцу, вот и смотрите! Нора – собственной персоной! И пока я буду вам рассказывать, вы сможете видеть ее, что называется, крупным планом.
Людмила после того, как все расселись по своим местам, присела на стул рядом с мужем, и все услышали, как тяжело она вздохнула. Лицо же ее пошло от волнения красными пятнами.
В эту минуту за воротами остановилась машина, из которой вышел элегантный, одетый во все черное молодой мужчина.
– Борис! – Я поднялся, чтобы встретить его.
Подходя к столу, он покосился на обмякшее тело Норы в кресле. Пожал плечами, взглядом пытаясь спросить меня: что все это значит?
Евсеев поспешил налить ему водки.
– Что с ней? – выпив, спросил Борис. – Может, врача вызвать?
– Это сейчас нам надо будет врача вызывать… – проворчал Михаил Евгеньевич.
За столом стало очень тихо. Все смотрели на ставшую какой-то гротескной в своем черно-белом одеянии фигурку Норы. Глаза ее были закрыты, дышала она тихо и мерно.
Я встал, взял тарелку и положил себе немного гуляша. Все следили за моими движениями совершенно сбитые с толку.
– Да-да, все началось именно с паприкаша, – сказал я, демонстрируя блюдо с плавающими в густом красном соусе кусочками мяса. – Помнишь, Аня?
Она оглянулась, словно кто-то рядом мог ей подсказать ответ:
– В смысле?
– Где и когда Эмма впервые попробовала паприкаш?
– У нас, вернее, нас пригласила к себе Нора… Это было в прошлом году. И что? При чем здесь это?
– А при том, что рецепт этого гуляша Эмма записывала в доме Норы, она записывала вместе с одной женщиной, которую ты, Аня, очень хорошо знала. Это сиделка господина Лайоша, деда Норы.
– Да, Ханна. Ее зовут Ханна.
– Ханна – еврейка. Ее настоящее имя Хава Розенталь. И оказалась она в доме не случайно. Ее муж Михаэль Розенталь и сестра мужа Сара Розенталь всю свою жизнь посвятили поискам нацистских преступников. Таких людей называют еще охотниками за нацистами. Но два года тому назад они погибли в автокатастрофе, и Ханна продолжила их дело. Ей удалось сохранить все документы Розенталей, и она стала действовать по плану поисков, разработанному ее мужем. И вот следы одного из таких разыскиваемых нацистов привели в дом Норы Кобленц, куда она и устроилась сиделкой, чтобы проверить, действительно ли это тот человек, которого она искала.
– Лайош? – Аня даже привстала, глядя на меня. – Ты хочешь сказать, что их интересовал дед Норы – Лайош Золтай?
– На самом деле его зовут Георг Грин. Он был врачом в концлагерях Заксенхаузен, Бухенвальд и Маутхаузен. Он разыскивался Германией и Австрией. В 2000 году появилась информация о том, что он предположительно умер в Хорватии, но потом «воскрес» в Венгрии. Понятное дело, он за все эти годы сменил множество фамилий, последняя из них – Золтай.
Его сын, Абрахам Грин, рожденный в Америке, ненавидел своего отца, стыдился его и, будучи студентом Мичиганского университета, посвятил свою жизнь поиску нацистских преступников. Его жена Кора родила дочь, но семейная жизнь не сложилась, она бросила Абрахама, вышла замуж за фокусника, артиста цирка, с которым они исколесили весь мир, пока, наконец, не обосновались в Латвии.
– Значит, Нора – дочка Коры? – спросила Аня.
– Да, девочка несколько лет прожила в Риге, где выучила латышский и русский языки, потом, повзрослев, вышла замуж за Иоахима Кобленца, немца, офтальмолога, и переехала с ним жить в Германию. И вот там-то ее и нашел дед, сбежавший из Хорватии и к тому времени ставший практически инвалидом. Однако за все годы, что он скрывался, ему удалось сколотить приличный капитал, начало которому положили ценности, принадлежавшие богатым еврейским семьям.
Грин нашел общий язык с внучкой, которая в силу своего характера легко закрыла глаза на преступления деда. Его счета в швейцарских банках лишь укрепили их отношения. Нора развелась с Кобленцем, и они с дедом переехали в Венгрию, в курортное местечко Шиофок, где Нора купила дом и стала ухаживать за дедом, который в очередной раз сменил имя и стал называться Лайош Золтай.
По непроверенным данным, старик Грин поддерживал тесные отношения с представителями неонацистской организации на Украине и в России. В их доме в Шиофоке гостили друзья и знакомые Грина из России, в частности из Москвы.
Ханна проработала в доме Норы несколько месяцев и все это время тщательно скрывала, что больна раком. Ухаживая за стариком, она сама страдала и таяла, как свеча.
Появление в доме русской женщины, журналистки, о чем Эмма наверняка сообщила ей в беседе, решило исход дела – Ханна решила передать папку с документами на Лайоша Золтая Эмме, с тем чтобы та опубликовала этот материал, эту бомбу, в Москве.
Разговаривали Ханна с Эммой, скорее всего, на английском…
– Да, Эмма знала английский… И я сама слышала, как они разговаривали на террасе дома… – всхлипнула Аня. – И мы с Норой думали, что Ханна делится с ней кулинарными рецептами.
– Вероятно, у Ханны оставались какие-то сомнения, раз она не сразу выдала Георга Грина организациям, занимающимся поисками нацистских преступников. Быть может, просто не чувствовала в себе силы это сделать чисто физически. Или по натуре была человеком не таким решительным, как ее муж и его сестра. Но наиболее правдоподобная версия, почему она так тянула с разоблачением Грина, заключается в том, что ей не хватало кое-каких материалов. Нам точно известно, что Ханна ждала какой-то важный фотоматериал из Германии, который она должна была переслать в ближайшие дни Эмме. Нам удалось восстановить удаленную электронную переписку Ханны с Эммой, из которой следует, что уже в середине августа у Эммы должны были быть все доказательства виновности.
