И вдруг из лета влетела сюда бабочка–адмирал… в лоб Стеше ударилась, в Ваню ткнулась, заметалась и… обратно вылетела, спаслась. Девочка сделала движение, будто собралась прыгнуть вслед за бабочкой, но Ваня отстранил ее — твердо зная: упадешь — костей не соберешь, — и, зажмурившись, не веря, что окажется там, где надо, вкатился в летний день…
Он лежал на горячем асфальте, вдыхая запах города, всей кожей ощущая полдневный солнечный жар… Стеша вывалилась следом. Они лежали, часто–часто дыша и, не веря своим глазам, смотрели на два столба электропередачи, скрещенные буквой «Л», там, в раме этих столбов, брезжила картина: сумеречный зимний день… Вот сбоку появился Березай, Стеша села на корточки и, сунувшись в проем, закричала:
— Березаюшка, сюда, к нам! Скорей!
Лешачонок замотал головой, замахал руками и заорал: «Я тут останусь, тут Соснач… Пр–рощайте! Прро–стите!»
И зимняя картинка, помещавшаяся между двумя скрещенными столбами, стала дрожать, таять, Ваня едва успел выдернуть Стешу, которая наполовину была там, наполовину здесь, — и всё исчезло. В проеме скрещенных столбов мелькнул вагон уходящего поезда, стал виден вокзал…
Глава 9. Адинапетс и Нави
Они сидели на грязном асфальте — Стеша горько плакала, Ваня ее утешал, хотя самому впору было разреветься. Вокруг стала собираться толпа отъезжающих-приезжающих, говорили, вот, дескать, развелось беспризорников‑то, прямо ведь под ноги людям кидаются, ничего не разбирают, нанюхались, небось, дряни какой‑нибудь, куда только милиция смотрит!
И вправду были они похожи на ребят без призору: одетые по–зимнему (она в теплой куртке, ботинках, он в болотных сапогах, свитере, заляпанном змеиной кровью, в бархатном плаще, спроворенном из знамени), грязные после долгого пути, немытые, неухоженные…
Ребята поднялись с земли. Степанида Дымова обошла столбы кругом, восьмерками ходила — но никакого Другого леса, другого мира уже не было… Они находились в своем родном мире. К которому еще предстояло привыкнуть.
Первым делом надо было разоблачиться — здесь стояла сорокоградусная жара. Степанида Дымова скинула куртку — и Ваня обомлел: на шее у ней заместо алмазного ожерелья висели черные уголья… Девочка, когда увидела, во что превратилось чудесное украшенье, страшно побледнела. Ваня хорошо ее понимал: не так, наверно, жаль было подарка, как обида разъедала сердце — ухажер‑то ведь ей сильно нравился… Особенно в последнее время, когда совсем голову‑то… вернее, головы… потерял. Десантница сорвала с испачканной шеи низку угольков, размахнулась — но… не швырнула, дескать, всё равно ведь память… Ну, что ж… Ваня, при виде подмены, тотчас схватился за свой кинжал, висящий в ножнах на заклепистом поясе — кинжалище был на месте! Полученное от Златыгорки не изменило сути, оставалось тем, что было, как там, так и тут. С помощью кинжала Ваня превратил болотные сапоги в калоши, а после спрятал оружие в котомку — а то ведь окружающие не так поймут… Стеше пришлось остаться в ботинках, зато платьице на ней было подходящее для юга, безрукавое. Зимние вещи опять спровадили в Ванину котомку, десантница‑то осталась без вещмешка…
Место, куда вернулись, было известно: на здании вокзала корежилась вывеска «Минеральные Воды». Хорошо, что не в будённовскую больницу попали. У прохожего выяснили, в каком времени находятся: год был всё тот же, 1995–й — и то ладно! А то ведь, как стала уверять вдруг Степанида Дымова, вполне могли угодить в далекое прошлое али, наоборот, — ухнуть в какой‑нибудь 2080–й, скажем, год, где никаких знакомых у них не водилось. И день оказался подходящий — накануне захвата больницы. Ваня вначале стал пенять Стеше, дескать, а прежде ты другое говорила, мол, они вернутся точнехонько в ту минуту, и даже секунду, из какой выпали… Но десантница нашла что ответить, дескать, балда ты балда, ведь зато они теперь могут предотвратить теракт…
Нашли телефонную будку, которая стояла на задворках вокзала, и стали набирать 02
[85]
. Вначале их и слушать не стали, обзывали хулиганами, грозились прихватить у телефона–автомата, а после дать родителям хорошую взбучку, да еще большой штраф; потом трубку стали бросать. Наконец сдались, пригласили кого‑то толкового, тот сказал: «Дети, откуда вам может быть известно, что завтра в такое‑то время в таком‑то городе состоится захват больницы?» Десантница — ее очередь была разговаривать с ментами — выругалась по–вороньи и ответила так: не сомневайтесь, де, сведения самые верные, очень, де, просим поднять всех, в том числе военных, на ноги и предотвратить страшный теракт. Иначе, де, кровь невинных младенцев будет на вашей совести… Ваня, стоя рядом, потакивал
[86]
— сказано было здорово! По ту сторону провода долго молчали, потом выговорили, доложим, де, куда следует. Ребята успокоились. Неужто ж после такого — не примут меры?! Должны же принять? Обсуждая свое нынешнее положение, ребята двигались вдоль товарных составов, стоящих в тупике. Как раз подходил очередной товарняк, остановился, и вдруг из вагона, груженного лесом, соскочили трое: неказистый мальчишка, а с ним… еще одна Стеша и… лешачонок… В первое мгновенье Ваня подумал, что тронулся умом — в такой жаре еще и не то привидится… Но, взглянув на десантницу, по ее ошеломленному виду понял, что Степанида Дымова видит то же, что и он… Кошмарная троица, шагая через путаницу рельсов, направлялась в их сторону…
Ваня схватил девочку за руку — и они укрылись за углом бетонного забора. А те — прошли мимо них так близко, что мальчишка, размахивая руками, едва Ваню не задел.
— Березай! — прошептала девочка, указывая пальцем на лешачонка, как будто он не остался в том, Другом лесу, с отцом–лешаком… Ване показалось, что она сейчас грохнется в обморок, он и сам был в таком же состоянии.
— Кровохлебка, — указал мальчик на котомку, висящую за спиной у этого… Называть этих двоих по именам у них язык не поворачивался, а говорить вон «я» пошел — это выглядело таким бредом, что… Но как же теперь быть? Ему показалось, что нельзя их упускать из виду! Вот нельзя и всё! Придется за ними следить…
Прячась в толпе, он двинулся следом за кошмаром, — благо Березай, одетый, как семафор, был виден издалека. Стеша поплелась за Ваней, время от времени щипая себя за щеку и хватаясь за голову, дескать, такого просто не может быть!
Девочка ткнула в красный рюкзак за спиной у той, целый и невредимый, и прошипела:
— У ней моя кукла!
— Это ведь… и есть ты! — поправил ее мальчик.
— Нет, не я — я тут! — осердилась девочка. — Разве она посестрима Златыгорки? Разве она жила в Деревне? Разве она была на острове? Разве она лежала в гробу? Она ничегошеньки про это не ведает…
Ваня был полностью с нею солидарен: и всё же — как им теперь быть? Степаниду Дымову мучил тот же вопрос, она бормотала:
