Тогда Ваня развернулся — и помчался к «дворцу», змееныш, не поспевая, но изо всех сил стараясь догнать мальчика, извиваясь, пустился следом. Но летучий Змей, конечно, обогнал их: резко спикировав сверху, он опустился на землю и поднял при этом фонтан пыли.
Когда мальчик продрал глаза — Трехголовый, сложив крылья, сидел у него на пути и укоризненно качал всеми тремя головами, потом принялся отчитывать неслуха, дескать, зачем порядок нарушаешь, дескать, чего тебе в золотой клетке не сиделось, еще и малолетнего змееныша с пути сбил, и не стыдно тебе… При этом Змей поигрывал своим копьецом, острие которого нет–нет да и оказывалось в непосредственной близости от Ваниного лица…
— Ну–ко, живо садись на меня — и полетели! — закончил отповедь Трехголовый. Но тут из круглого отверстия «дворца» высунулась беловатая змеиная голова с блестящим гребнем и пророкотала:
— Что за шум, а драки нету?!
Ваня, хоть уж свыкся со змеиным душком, принужден был отпрянуть: запах нового Змея прямо с ног сбивал!
А следом за первой головой из разных окошек высунулось еще несколько голов на чешуйчатых белесых шеях (видать, этот Змей был альбиносом!), ворча, которая что:
— Безобразие — отрывают от Книги… кхе–кхе!
— Да уж, с утра начинается!
— А что дальше будет — кхе–кхе–кхе–кхе…
Остальные дыры бревенчатого строения оставались пустыми и черными. Трехголовый быстро повернулся к «дворцу» передом, а к Ване с Шешей хвостом — и отчеканил:
— Исполать
[70]
вам, великий государь! Простите, что отрываю от важного дела! Побег у нас случился — из людинца‑то! Вот этот заключенный сбежал! — отлетев в сторону, Трехголовый указал на Ваню. — А этот ему помогал, — сторож ткнул копьем, сбив с Шеши шляпу. Змееныш лежал не шевелясь, точно умер. А может, и вправду коньки отбросил, Ваня наклонился, потрогал медноцветного утконоса — холодный как камень! Бедный, бедный змееныш!
Мальчик, несмотря на протесты Трехголового, — дескать, а ты куда это собрался, — ринулся к «дворцу».
— Государь, выслушайте меня, пожалуйста! У меня важное сообщение! — орал Ваня.
Копье Трехголового преградило ему путь — но мальчик, не долго думая, перескочил через него и побежал к черной бревенчатой стене, продолжая на бегу вопить:
— Я из Деревни! Вам привет от Торопы–ы!
Тут из дворца высунулось еще три головы — и, принюхиваясь, провещали:
— Фу, фу, фу! Прежде человечьего духа и слыхом было не слыхать, и видом не видать — а тут нате вам: человечек воочию проявился!
Ваня покачал головой: еще и фукает! Кто бы уж говорил‑то! На себя бы обернулся! Но, конечно, вслух своего неодобрения не высказал. Ну а присловье было очень знакомое…
Из стены теперь торчало семь голов — но пять дыр всё еще пустовали. Вот высунулась восьмая голова… А девятая, показавшись, полунасмешливо провещала:
— Исполать тебе, добрый молодец!
Ваня приободрился и, не уловив насмешки, а также припомнив былины–старины Василисы Гордеевны, отвечал, как следует:
— Исполать и вам, Змей Горишняк, извините, не знаю, как по батюшке…
— Вестимокак — Горыныч…
— Исполать вам, Горишняк Горыныч!
— Тебя Торопа прислала? — спросила девятая голова.
Ваня замялся:
— Не то чтобы прислала. Я сам пришел, но она дала мне клубок! — Тут Ваня услышал, как кто‑то шепчет: «Это мой клубок! Ты мне его проиграл!» Мальчик обернулся — и увидел, что Шеша, казалось по–прежнему бездыханный, лежит почему‑то гораздо ближе. Ваня сморгнул и, повернувшись к царю Змей, выпалил:
— Горишняк Горыныч, вы, наверно, не знаете: но у вас есть сын! Он ваш и бабушки Торопы!
При этом известии из окошек «дворца» высунулись остальные головы, так что теперь все двенадцать торчали из отверстий, уставившись на Ваню горящими, как красные уголья, и остывшими, как черные уголья, глазами. Мальчик, запинаясь от волнения, поведал обо всем, что узнал от старушки, начиная с яйца.
— Говорят, где‑то в Лабиринте сидит Змей–ракшас с человечьими головами — так это ваш сын Змеян! — с торжеством закончил Ваня.
Наступила гробовая тишина. Которую прервал шепот Трехголового, он, точно попугай, бормотал за Ваниной спиной: «Ой, дурак, дурак, дурак!» А двенадцать голов Горишняка Горыныча принялись вдруг хохотать, выдыхая языки пламени вперемешку с клубами черного дыма, — так что Ваня закашлялся. Но и Змей принялся кафыкать
[71]
, видать, собственный дым самому ему был не в пользу… А потом поднялся ветер — и у мальчика едва не улетели все волосы с головы, а Шешину шляпу унесло в неведомые края, но зато и клочья дыма разнесло в стороны.
— Кхе–кхе, сын! Фу–у, ракшас — мой сын! — хохотал Змеиный царь. — Мой — и…кхе–кхе и… бабушки Торопы! Ой, кхе, кхе, кхе, не могу! — Что ж тут такого, — сказал обиженно мальчик: совсем не такой реакции он ждал, и резонно заметил: — Прежде ведь она была молодая…
Впрочем, не все змеиные головы смеялись: например, девятая голова была серьезна… Но вот и остальные прекратили реготать. И заговорили наперебой:
— Ракшас был у меня!
— Но ни слова не проронил о том, будто бы он — мой сын…
— Теперь понятно! Теперь всё понятно! Он требовал, чтобы я ушел — а он стал бы править в змеином царстве!
— Грозил смертью — мне!
— Дескать, он знает, что моя смерть в яйце, дескать, он сам заключил мою смерть на острове… А какой это остров — мол, тайна!
— И если я не отдам ему власть, он вытащит яйцо — и… Теперь понятно! Теперь всё понятно!
«Шантажист», — проворчал за Ваниной спиной Трехголовый.
А двенадцать голов белого Змея, поворачиваясь друг к другу, стали шепотом переговариваться промеж собой, время от времени кашляя и пуская струйки дыма. Наконец Горишняк Горыныч вновь заговорил, головы перебивали друг друга, иногда дополняя, иногда запутывая, но в целом речь была вот какой:
— Я решил… Мы посовещались — и решили: мы скажем тебе! Ты пришел от нее!.. Поэтому мы скажем… Но ты не знаешь, кто мы! И этот ракшас Змеян понятия не имел о том, кто мы! Да! Мы - Наблюдатели! Я был Наблюдателем в той Деревне, про которую ты говорил. Где жила девушка Торопа. Улетая, я дал ей клубок, велел следовать за ним — сюда, ко мне! Она не пришла… Что ж… Она говорит, что выносила яйцо! Глупости. Она была несчастной и одинокой, у ней на роду было написано жить безмужней… Да, в конце концов, она могла поверить в то, что яйцо — ее детище… В какой‑то мере так оно и есть…
Нам стало скучно просто наблюдать, и наш разум стал создавать новые виды: соединять разных — в одно, скрещивать тех и этих.
