Не поверил. Чурило, дескать, конечно, горяч, ему и слова нельзя в перекос сказать; ему, де, Потоку‑то, с малолетства доставалось шлепков да пинков, но чтоб такое, это, дескать, надо так разозлить кузнеца! А после, узнав, что есть надежда оживить Златыгорку, предложил сковать девушке недостающие части тела, сносу, де, железным рукам–ногам не будет… Ваня согласился, а после другое ему в голову пришло, отвел подмастерье в сторону, пошептался с ним, и Стеше рассказал, чего надумал, — та одобрила и вызвалась к Колыбану сбегать с Потоком‑то. Умчались.
Уж светать стало, солнышко поднялось из‑за реки: из Деревни никто не идет, из поднебесья никто не прилетает. Еще полдня провели охраняльщики, отгоняя мух, слепней да выбирая муравьев с тела посестримы, когда с северной стороны показалась черная туча — и вот рассыпалась она на отдельных птиц–воронов, и каждая‑то в когтистых лапах держит не прутики для гнездовий, а дужки блестящих сосудов… Неужто принесли живую да мертвую воду? А Потока‑то со Стешей всё нет!.. Жаворонок кивнул Ване, дескать, задержи‑ка их, — и полетел в сторону Деревни.
Вороны с размаху опустили сосудики на землю, составили их в круг: и оказалось, что одни‑то пузырьки черным отливают, а другие — белым, и стоят через один. Но ни из которого не сплеснулась драгоценная жидкость — все были завинчены тугими крышками. Ваня со знанием дела стал спрашивать, точно ли это живая да мертвая вода? Седой ворон, ругаясь, дескать, вот невера‑то, вставил острый клюв в желобок на черной крышке, повел, повел крышечку против часовой стрелки — и открыл сосуд. Сказал насмешливо, попробуй, де. Ваня понюхал — и отшатнулся: тухлятиной несет! И пробовать не стал — ленул
[50]
на вороненка с оторванной головкой: приросла голова к тулову, но вороненок по–прежнему был мертв. Мертвая вода! А ворон уж отвинчивал крышку на белом сосуде, теперь вел клювом посолонь
[51]
. И тут на Ванино плечо опустился жаворлёночек, чивиликает, бегут, де, наши‑то, всё в порядке! Мальчик глянул под летнюю сторону и увидел две спешащие фигуры, широкую и узенькую: Поток и Стеша. А ворон уж отвинтил крышку и опять своё: попробуй, де, этой воды… Ваня осторожно поднес ведерко размером с детский кулачок к лицу — пахнуло оттуда таким чистым духом! Лизнул языком — чуть к облаку не взлетел, будто во рту‑то сады зацвели!
А тут и Кузнецов подмастерье подоспел с десантницей. Поток‑то снимает тяжелую котомку с плеч, бухает о землю и достает оттуда… серебряную левую руку по локоть да золотую правую ногу по колено… Присел перед мертвой девушкой, приладил недостающее на свои места. Лешачонок пальцем провел по серебряной руке:
— А, цаца! — гуторит.
Ваня объяснил Степаниде Дымовой, где какая вода, и принялись они водой из черных сосудов поливать рваные раны, мазать члены по разрезам, брызгать кости по расщепам. И приросли члены, соединились рваные куски, разрезанное срослось. И золотая нога да серебряная рука сошлись с местами отрыва, как тут и были с самого рождения посестримы! Только по всему телу тонкие шрамы остались на местах разрезов‑то… Может, и у вороненка шрам на шее есть — так под перьями‑то не видать…
А вороны ворчат, дескать, оживляйте скорее нашего… Долго мы будем ждать!..
Мальчик взял блистающе–белый сосуд — и брызнул оттуда с горсти на птенца. Глядь: встряхнулся вороненок — и полетел к своим.
А мальчик‑то с девочкой уж остальные белые крышки отвинчивают да, набрав в рот живой воды, дружно брызгают на лежащую. Как вроде утюгом собрались гладить сильно помятую одежду… На лицо брызжут, на руки — на каждый перст: от большого до мизинного, на грудь, на живот, на ноги — на каждый пальчик. Перевернули да с другой стороны брызгают — на затылок, спину, алябыш, ноги. А потом растирать принялись, мазать и втирать сверху, снизу, в середине — всю растерли… Нет, не дышит посестрима, ничего не говорит им, не хватает в девке жизни…
Что делать? Глядят вопросительно на жаворлёночка, а тот уж грозить принялся вслед улетавшей черной стае, дескать, неужто обманули лукавые птицы, порченую воду подсунули в остальных‑то сосудах… Для своего, де, дали хорошую, живую воду, а для наших… И тут вдруг скрутило девушку — дугой выгнуло, как от падучей, уж било ее о сыру землю, колотило ее, колебало ее. Кашляла она, харкала она, рвала черной кровью — и в конце концов упала без сознания.
Очнулась — порозовевшая, веки дрогнули, глаза лазоревые открылись, поглядела Златыгорка с земли на стоящих вокруг нее и заплакала, зачем, дескать, меня сюда вернули! Я так, де, хорошо спала! Такие, де, лучезарные сны видела! Вот ведь неблагодарная!
А жаворонок тут заворчал, она, де, хорошо спала, ей, де, хорошо там было, а каково нам приходилось?! Нет уж, ожила, дак живи, и всё тут! И стал Ваню под локоть головкой толкать, дескать, про соловья‑то забыли!.. Соловушка от Златыгоркиных метаний на травку рухнул да лежал в стороне. Ваня заглянул во все белые сосуды — неужто ничего не осталось?! А тут десантница достает из кармана целое ведерко, не открытое, — заначила, молодец!
Девочка и оживила соловушку — вылила воду на серое тельце не жалеючи. Тот лежал–лежал — и вдруг сердечко‑то затрепыхалось, поднял птах головку и спрашивает: — По какому, де, случаю мы тут собрались? — Видать, у пташек‑то возвращение к жизни легче проходит… Да и жаворонку лапку поправили — капнув на место перелома остатками воды из черного сосуда.
А Березай гуторит:
— Посестлима холошая, посестлима живая!
А потом:
— Соловейко холоший, соловейко живой!
Тут Златыгорка заметила Потока — и стесняться стала своего живого тела, но, увидав серебряную руку да золотую ногу, обо всем забыла, закричала: а это, де, что у меня такое? Сидит — пытается оторвать драгоценные члены‑то. Кузнец с ухмылкой отвечает: а это, де, моя работа. Ну, а материал, де, ваш: золото да серебро Колыбаново, которым наградил он вас за то, что разделили Соколину со Змеем.
Девушка пальцами серебряными пошевелила, кистью потрясла, ножкой притопнула — всё действует. Засмеялась. После под лопатками себя поскребла и стала оглядываться вокруг: чем бы прикрыться‑то, а кроме куньей шапочки — больше и нечем. Шапочкой и прикрыла, что смогла. Вот ведь — совсем об одежде‑то не подумали! А Поток тут стаскивает с себя посконную рубаху — и подает девушке. Златыгорка мигом ее на себя натянула, а кунью шапку на голову — желтые кудри–те всё ведь еще в крови… Вскочила на резвые ножки, — а правая‑то, золотая ножка, еще резвее оказалась левой, — и отправились всем кагалом в Деревню. Верные птички расселись по своим местам, лешачонок идет, за руку посестримы держится, Кузнецов подмастерье — справа шагает, чтоб поддержать в случае чего ожившую, мальчик с девочкой с боков пристроились, впереди хорт бежит, сзади конёк попрыгивает…
