— Да он тут не один, их тут, кажись, трое! — соловей‑то выщелкивает.
Ваня с посестримой переглянулись — что это значит?! Златыгорка по–птичьи снизу спрашивает, как это, дескать, трое?
— Да ты до трех и не досчитаешь, — Ваня шепотом ворчит. А соловей услыхал как‑то — на Ванину голову спланировал и принялся считать: — Раз, — потом Златыгорке на мягкую шапку: — Два, — а после таким же макаром на Стешин голубой берет: — Три. Что съел? Не уме–ею!..
— Умеешь! — удивился мальчик.
— Что делать‑то будем? — Ваня с посестримой перешептываются. А Степанида Дымова только глаза с одного на другого переводит, ей‑то неведомо, что там еще птички наплели. Перевел ей тогда Ваня птичьи известия на человечий язык. Попыталась десантница замок в башенной двери отомкнуть своей заколкой — но ничего у нее на этот раз не вышло.
— Видать, заговоренный запор‑то, — откликнулся Ваня.
И совместно решили: пускай птички сидят на карнизе и слушают, про что эти четверо разговор ведут, и слово в слово передают на землю. А уж, исходя из услышанного, решили действовать: прохиндеям‑то деваться отсюда некуда, а, ежели что, до Колыбанова дома — ходу два шага…
И соловей тут пропел:
— Люба моя, позволь мне испить твоей соленой кровушки…
Ваня как раз корочку хлебную жевал, поперхнулся, дернулся, чтоб за помощью бежать, — но посестрима его за рукав схватила, дескать, погоди, еще послушаем…
Жаворонок за Соколину отвечает:
— У меня уж вся грудь высохла, все соки ты из меня высосал…
— Но ты ведь любишь меня, сама говорила, — соловей заливается. — А ежели любишь, то всё для милого‑то делаешь, разве ж не так?..
— Я и умереть готова, лишь бы тебе было хорошо, — поет жаворонок за девушку. — Сокол ты мой ясный… Что — сокол? Этого только не хватало…
Златыгорка снизу пальцем грозит и ругается по-птичьи, дескать, без отсебятины, пожалуйста… А Ваня никак не поймет, где же остальная компания, судя по всему, беседуют только двое…
— Скоро срок исполнится — выпустят тебя, и не захочешь ты меня видеть… — тосковал соловушка. — Отдадут тебя взамуж — и всё кончится… Давай улетим к моим родичам, а прежде я тебе весь мир покажу, одену в златосеребро…
— Ты же знаешь — ты единственный, за кого я пойду, никто мне больше не нужен, — пел жаворонок. — Но бежать — не могу. Жаль мне батюшку…
— Батюшко‑то не пожалел тебя — засадил в башню! И никогда он не согласится отдать тебя мне в жены… Я ведь, по–вашему, урод…
— Нет, ты лучше, красивее, умнее всех, ты сам это знаешь!
— Трехголовый!
— Значит, втрое прекраснее и умнее! И потом: днем ведь у тебя одна головушка, сам говорил… А ночью только я буду видеть, каков ты… Головушки мои пригожие… Мне ведь всё в тебе нравится: и хвост, и крылья…
— Змей! — вскрикнули хором Ваня со Златыгоркой. А остававшаяся в неведении десантница дернула Ваню за рукав:
— Где Змей? Почему Змей?
Птички вверху замолчали.
— Куда ты смотришь шестью глазками? — наконец спросил за Соколину жаворонок.
— Нас выследили! Мне пора! Жди меня, любовь моя! — захлопал крыльями вошедший в роль соловей.
Ваня со Златыгоркой задрали головы кверху — но из окошка никто не показывался: да и мало ведь оконце‑то для Змея! Только птички по–прежнему сидели на карнизе, делая синхронный перевод.
— Где он? Где? — закричала, уже не скрываясь, Златыгорка пташкам–разведчицам. Ваня послал десантницу звать на помощь Колыбана, дескать, у Соколины в гостях какой‑то Змей, его надо изловить. А соловей теперь комментировал действия нарушителя:
— Ш–ш–ш, он ползет вниз по лестнице… Уходит… Уйдет ведь…
А жаворонок всё еще говорил за Соколину:
— Прощай, мой милый, я жду тебя, я всегда тебя буду ждать… До самой смерти! — и после паузы: — О–ё–ёй, как сегодня поют соловьи!.. Почему только соловьи?.. — заворчал жаворонок уже своими словами. — Тут и жаворонки есть. Ничего не смыслят эти бескрылые!
И тут на площади показалась толпа полуодетых людей с факелами, — видать, как вскочили с постели, так и побежали, — во главе с Колыбаном. Это Степанида Дымова привела подмогу! Старик собственноручно открыл дверь в башню. Прочесали столб снизу доверху — безрезультатно: Змея как не бывало!
Няньки да мамки в верхнем помещении окружили Соколину живым щитом, защищая девушку от любопытных мужских взоров — а мужчины совали факелы чуть не в лицо ей, так уж хотели полюбоваться красавицей. А та клялась и божилась отцу: никого, де, тут не было, не слыхала, де, я ничего и не видала никакого вашего Змея, а крепко спала, пока вы всем скопом сюда не явились и мой девичий сон не нарушили… Тут уж и Ваню обуяли сомнения: может, правда, брешут птички — они ведь Змея не видели и не слышали, только с птичьих слов решили, что он был в башне… Но — для чего пернатым врать?!
Соколина в белой рубахе с долгими, до полу, рукавами, с каштановыми косами, которые волочились за ней, как две змеи, смотрела сердито; она поднялась с постели, но едва держалась на ногах. Махнула правым рукавом на нарушителей покоя, уйдите, де, — и, побелев, повалилась на руки нянькам да мамкам.
Тут как раз во дворах петухи заорали. Колыбан грозно повернулся к тем, кто учинил ночной переполох, — Златыгорка схватилась за меч и вышла вперед, собираясь защищать побратима с посестримой… Неизвестно, чем бы дело кончилось, но тут появился гонец и сообщил, что внизу, в подвале башни, под бочками да старым хламом нашли подземный ход…
Все, кроме потерявшей сознание пленницы, нянек-мамок да старика Колыбана, бросились по крученой лесенке вниз. Но в подземелье полезли всего несколько добровольцев, другие‑то думали: кто его знает, вдруг Змей там и хоронится…
Ребята достали фонарики, тут же окрещенные «чудесными», и еще прибавившие чужанам сомнительного авторитета, и тоже полезли в темную дыру. А посестрима осталась — она не решилась покинуть своих птичек, которые ни в какую не соглашались лезть под землю, дескать, что мы — кроты али черви дождевые, путным птицам под землей делать нечего…
Лезли по щиколотку в грязной жиже. Подземный ход нашел мельников Пленко, ребята поняли это из разговоров. Впереди Вани шел Кузнецов подмастерье Поток, в руках он держал черные клещи и сокрушался, что не ему выпало найти Змеев ход. Эти‑то двое ничего, видать, не боялись, а может, отомстить хотели тому, кого предпочла Соколина.
И вот лаз вывел к реке — выше мельницы, в самом обрывистом месте. Стало понятно, почему подземный ход оставался тайным: со стороны реки из‑за густых зарослей дыры не видать, а с берега вниз по скале никто, конечно, не лазил. Другие пути‑то вели к водотече — более пологие.
Кое‑как выбрались наверх, огляделись: но никаким Змеем тут и не пахло, чистое поле вокруг, да и только… И еще: в подземном ходе тоже ведь змеиного запашка не было. Послали гонца доложить Колыбану о результатах, а сами у костра расположились, обогреться да промокшие ноги высушить.
