Между тем Златыгорка, пока суть да дело, запустила кверху соловья, который проник в полуоткрытое окошечко высокой башни, посидел, склонив головку, на каменном выступе, а теперь слетел на плечо хозяйки. Посестрима дернула Ваню за рукав, дескать, послушай‑ка… И мальчик, сквозь бубнеж Колыбана, — который говорил, дескать, мы вынуждены были увести ваших коней с оленцом на свои конюшни, поскольку старой Торопе трудно прокормить их, — и возгласы Стеши, услыхал:
— Больная‑то она больная, — гуторил укоризненно соловей, — да дело свое знает! Лежит в своем гнездышке и щебечет: когда, де, уж наступит ночь, когда мой милый снова придет ко мне… Любовь — коршун ее подери!
— Вот это да! — воскликнул Ваня невпопад людским речам, а потом вышел вперед и сказал старому Колыбану, что они попробуют вылечить Соколину.
— Ты что! — вцепилась в него Стеша. Но мальчик выдрался из рук десантницы — он, де, знает, что делает. Обрадованный старик спросил, когда Змиуланка пойдет в башню, чтоб осмотреть больную… Ваня отвечал — позже, де, а сам по–прежнему отмахивался от наседавшей девчонки. Старичина помедлил, оглядел чужан одного за другим, кивнул, развернулся и ушел, толпа родичей двинулась следом — и площадь вмиг опустела.
Тогда мальчик отвел обозленную Степаниду Дымову в сторонку, подальше от навостренных ушей бабушки Торопы, и рассказал про то, что услыхал наверху соловушка. Дескать, надо только выследить, кто это повадился ходить к девушке, а потом выдать за нарушителя замуж — вот и вся недолга! Как Стеша и предлагала… Соколину выпустят из башни — и на воле она мигом выздоровеет!.. А ежели заугольничек, а вернее, столпничек уже завелся в утробе девушки, то всё равно родиться‑то ему придется самым законным образом… И все будут довольны!
Десантнице ничего не оставалось, как одобрить план.
Глава 4. В карауле
Смерив башню взглядом, Стеша указала на щели между каменьями, на плющ, кое–где оплетший сооружение, вполне, де, по стенке можно взобраться на верхотуру‑то…
— Что ж, а это мысль! — согласился Ваня. — Вот мы ночью этого альпиниста и накроем…
— Ты слыхал, — шепотом продолжала десантница, — они коней наших и оленя увели к себе — небось, боятся, что мы тайком уедем отсюда! Теперь мы вроде как в плену у них…
— Ничего, вот дело сделаем — и отправимся… Да и нам ведь всё одно — что ехать, что тут торчать…
А бабушка Торопа, подхваченная под ручку Златыгоркой, и так и сяк пыталась выдраться, чтоб услышать, о чем шушукаются чужаки, но девушка держала ее крепко-накрепко, наконец старушка была отпущена — и стрелой полетела к ребятам. Подбежала — а они уж смолкли, и не нашла бабушка ничего лучшего, как сказать: дальше, де, пойдемте… А Деревня уж кончилась, вышли в пролом общей ограды — и оказались на обрывистом берегу речки.
— Это — Кума?! — с надеждой воскликнула Степанида Дымова. Но оказалось, что водотечина зовется по–другому.
Бабушка Торопа указала по излучине реки книзу по теченью на безоконное строеньице с пристройкой, дескать, это кузня и жилье Кузнецовы. Из кузницы выскочил здоровенный кудреватый детина в кожаном фартуке, подбежал к воде, поплескал в разгоряченное лицо — и обратно в кузню.
— Вот, вот — это Поток‑то и есть, — загоношилась старушка, — сватался к Соколине, да получил от ворот поворот. С детства на нее заглядывался, уж такой был заморыш! А гляди–ко — какой справный парень вышел! Спасибо Чуриле–кузнецу, пригрел сироту у себя, мастерству обучил. У кузнеца где‑то и свое дите есть, да вот гдекося, неведомо… Чурила‑то в свое время тоже ох и хорош парень был! — продолжала старушка. — Что в длину, что в ширину — одинаковый. Все девки на него заглядывались, а ему — вот такую подавай, чтоб родни было поменьше, а лучше вовсе сироту. Сам‑то кузнец тоже не шибко чтоб родней богат, как я же, — вздохнула бабушка Торопа. — Вот и пошел по свету искать невесту по себе. И нашел — девка: обсмеешься! С лица‑то пригожая, а за спиной — горб с собачью будку! И только что на руках ее не носил! Да только…
— А это что такое? — попытался Ваня прервать словоохотливую старушку, указывая вверх по течению на запруду с мельницей.
Бабушка Торопа живо объяснила неучу про меленку. Дескать, время молоть пшеничку‑то еще не пришло, дак во–он он, Пленко–от Мельников, еще один Соколинин ухажер, на лодчонке кудай‑то подался, небось, рыбарить. Один сын у мельника‑то, вся надежда на него, но ничего парень — справный, а вон и домишко их, аккурат у запруды…
Ваня поглядел на Мельникова сына, который тоже повернул заросшее черной бородой лицо в их сторону, даже грести перестал… Стеша губёшки поджала, подозревая, что на нее бородатый таращится. Ну, как же — живая Змиуланка выставила себя на показ на обрыве…
С виду и Пленко был богатырь хоть куда, может, это он к Соколине‑то и лазает, — думал свое Ваня, — а может, и белоголовый кузнецов подмастерье. Или еще кто — глядишь, ночью всё разъяснится…
Было решено идти в ночной караул вместе с посестримой, а лешака оставить дома, поскольку шепотом лешачонок говорить не умеет и, заголосив в неподходящий момент, может нечаянно их выдать. Спрятаться караульщики надумали под небольшой деревянной сценой, стоящей неподалеку от башни — самое подходящее укрытие, да и другого‑то на голой площади не имелось. Ребята решили: если застигнут нарушителя на месте преступления, — входящим ли в дверь, или лезущим по стене, — тут же бежать за подмогой к Колыбану. А могучая Златыгорка, — которая должна была оставаться на стрёме, — не даст прохиндею улизнуть.
Только вот как незаметно выйти на волю — чтоб бабушка Торопа, явно приставленная шпионить за ними, не увидала, а хорт не поднял лай?! Стеша предложила оставить лешака на улице рядом с хотом, авось Забой тогда не станет тявкать…
Так и сделали. В глухую полночь ребята с посестримой выбрались из дому — старушка, кажется, не слыхала — хорошо, что спала она не на общих полатях, а на печной лежанке… Проскользнув мимо будки, — лешачонок спал на земле, загородив могучим телом будочную дыру, — ребята услыхали глухое ворчанье пса, но этим дело и ограничилось. Мигом выскользнули со двора. Златыгорка выпустила из долгих рукавов своих птичек. Помятые птахи тоже поворчали для порядка — и вспорхнули по местам: на левое да правое плечо хозяйки.
Обойдя башню кругом и не заметив ничего подозрительного, караульщики подошли к сцене, на нее вели три ступеньки, бока со всех сторон были зашиты досками, только в одном месте дощечек не хватало, наверно, ребятишки, играя в прятки, проломили. Протиснулись по очереди в дыру, под сценой места, чтобы уместиться, вполне хватало. Устроились — и стали ждать. У них‑то свои ведь прятки!.. Спохватились: а вдруг этот гад уж внутри?! Заслали соловейку наверх. И тот, вернувшись, пропел, всё, де, спокойно, почивает, де, Соколина одна — и устроился над ними, на дощатой сцене рядом с жаворленочком.
Время тянулось медленно, и земля к ночи остыла, бр–р, холодно! Ребята под бока к Златыгорке подкатились, та обняла их, а так‑то еще хуже — глаза стали слипаться. Как бы не проворонить альпиниста, или кто он там есть!
