Небось, им всё цокольное помещение и провоняло, до сих пор змеиный дух не выветрился! И только хотел Ваня спросить, имел ли змей запашок, как десантница опередила его и спросила про вертящуюся кровать… Дескать, если этот ваш Горишняк был такой хороший, то как можно объяснить наличие страшной кроватки?! Старушка опять удивилась и сказала, что ведь кушать‑то всем надо, и змеям тоже… Конечно, в основном, гад–господарь дикими зверями обедал, но, если вдруг деревенские чужаков ловили, тогда, конечно, клали их на тую кроватку… А куда ж их еще девать?!
Но тут вернулась Златыгорка, которая ходила поглядеть на знатные пшеничные поля, и позвала всех прогуляться. Ваня живо–два вскочил, потому что ему приелся разговор о змеях, да и Стеша хотела поглядеть на Деревню, которая скрывалась за высоким забором. Бабушка Торопа отправилась вместе с чужанами. Березай же категорически отказался: — Неть — и всё тут! Ничего интересного в Деревне, по лешачьему мнению, не было. Он предпочел остаться с хортом, положил руку псу на загривок, и оба сидели, растянув рты до ушей: улыбались.
Когда широкие ворота открылись, ребята ступили на пыльную площадь, на том конце которой и возвышалась каменная башня! При том, что все остальные строения в Деревне оказались деревянными. Бревенчатые дома были похожи на бараки и стояли не ровной улицей, а вкривь и вкось. Бабушка Торопа, одна–одинёшенька живущая на выселках, с завистью говорила: живут, де, в хоромах семейно, а в семьях‑то человек по сорок!
При виде чужеземцев белоголовые ребятёшки повыскакивали из длинных домов и, держась на безопасном расстоянии, двинулись следом. Среди ребятни возник спор, дескать, сейчас Змиуланка будет в настоящую змею оборачиваться или погодит немного… Одни говорили так, другие эдак. Многие уверяли, что змея вот–вот клубы дыма зачнет пускать!.. Ваня со Стешей переглянулись: ну и ну!
— Много у тебя сигарет‑то осталось? — шепотом поинтересовался мальчик. — Надымить, ежели что, сможешь?
— Да есть пока, — с усмешечкой отвечала девочка. Взрослое население вело себя более сдержанно: оно только прилипло ко всем окошкам в домах и ко всякой щели в заборах.
— Конечно, не каждый ведь день встречаешь Змиуланку, — поторопилась объяснить любопытство деревенского люда бабушка Торопа. — Да и прочие очень будут интересные личности, — продолжала старушонка, — что Красный Древожор, — указала бабушка в сторону своего дома, где остался лешак, — что Мохната Кочка, — ткнула Торопа в Златыгорку, ну, а про Ваню старушка ничего не сказала, только мазнула взглядом, видать, он ей показался слишком обыкновенным. Вообще было видно, что бабушка Торопа, с одной стороны, гордится тем, что идет с таковскими, но, с другой, несколько опасается — неизвестно, чем в конце концов может обернуться для нее близкое знакомство с чужаками.
Башня, сложенная из толстых бутовых глыб, всё надвигалась, и Ваня поинтересовался, что это, дескать, за сооружение такое и для чего оно? Бабушка Торопа зашикала на него, но горячим шепотом и с большой готовностью поведала следующее…
В башне, де, второй уж год сидит взаперти дочь старого Колыбана, да они его видели — седой, матерый старинушка. У Колыбана самые большие пшеничные поля, у Колыбана — семья больше всех, а у семьи — лучший дом, а в доме лучшее убранство, да. И у Колыбана — самая красивая дочь… была, до недавнего времени. Сейчас‑то Соколина уж не встает, говорят. Уж и к окошечку не подходит, а прежде‑то видели ее снизу, сидела в энтой башенке — бело–желтая, как козье молоко!
Стеша спросила:
— Что же она совершила, почему ее в башне заперли?
Старушка отвечала, что ничего не совершила, да вот другой должон совершить… Дескать, когда Соколина народилась, пришла наречница
[46]
и нарекла, что в шестнадцать лет родит девица заугольника, который погубит деда. Вот потому‑то и заперли красавицу!
— А кто это — заугольник? — заинтересовался Ваня.
Бабушка Торопа тяжко вздохнула: дескать, известно кто — безмужний робенок, за первым попавшимся углом зачатый. Срок пройдет, семнадцать исполнится — тогда, дескать, и выпустят девицу, да и недолго уж осталось ждать‑то. Но пока — ни–ни! И ходу в эту башню нет никому из мужеского полу.
— Ой, а я знаю: ее надо замуж отдать! — воскликнула Степанида Дымова. — Хоть и рано, конечно, в шестнадцать‑то лет, ей бы еще учиться и учиться, да делать нечего. Тогда она родит не заугольника, а законного наследника! И нареченное — не исполнится!
— Отдавали — не пошла! — вздохнула старушка. — Уперлась — и ни в какую! А какие женихи к девке сватались: и свои, и чужие! Поток, кузнецов подмастерье, — чем плох парень? Или Пленко — мельников сын, тоже не лыком шит! Нет — и всё тут! Кто только ни сватался — всем отказала! Старой Колыбан–от и грозил, и подмазывал — ничем не взял! Тогда уж, конечно, пришлось запереть ее, а иначе как? Пострадает ведь дед от ейного заугольничка! Но только вот незадача: совсем плоха, сказывают, нынче Соколина, может, и не дотянет до семнадцати‑то годков — помрет, вот и не исполнится нареченное…
Тут на дороге появилась процессия, во главе которой шел — легок на помине — старый Колыбан, в руке посох, с которым старик, видать, не расставался, седые волосья подвязаны ремешком.
— А кругом — его родичи, — успела шепнуть бабушка Торопа, — только ребятёшек дома оставили.
Родичей — и за минусом малых ребят — собралось достаточно, чтоб запрудить площадь перед башней.
Колыбан остановился, низко поклонился Стеше, та — смутившись, поклонилась в ответ — и сказал, что они, де, конечно, уже знают про его беду… И зорко глянул на Торопу, а потом кивнул на башню. Степанида Дымова покивала в ответ, знаем, де. Старик продолжал: так вот он и просит госпожу Змиуланку и ее родных али друзей, — уж не знает он, кто они, — помочь ему… Известно, что змеи способны на всё — и погубить, и, наоборот, на ноги поставить…
— Вот я и прошу: вылечите мою дочь! — с твердостью закончил старик.
Увидев, что Стеша машет и головой, и рукой отрицательно, Колыбан нахмурил кустистые брови, стукнул посохом в землю и провещал, что в случае удачи щедро наградит Змиуланку и ее друзей, у него, де, есть и злато, и серебро… Только бы удалось лечение‑то… Других, де, постигла неудача…
— А где они — эти другие? — шепотом спросил Ваня у бабушки Торопы. Та крепко зажмурилась в ответ — дескать, не глядят больше на белый свет.
— Ну а ежели чужане откажутся… — Старик пронзительно глянул на девочку и сказал, что ночью Змиуланка так ведь и не показала своего истинного лица. (Бабушка Торопа при этих словах тяжко вздохнула, а Ваня вспомнил, что пару раз просыпался оттого, что хозяйка бродила во тьме, небось, на Стешу заглядывала…)
Мальчик с девочкой переглянулись и наперебой стали говорить: Ваня — про свежий воздух, которого лишена заключенная, десантница — про гиподинамию, но старика было не пронять. Он стоял на своем, просил вылечить дочь, не выпуская ее из столба, видать, по–прежнему опасался появления на свет погубителя–заугольничка.
