И отворотила десантница ломоть, так отворотила! Но сунулся к Стеше Вихрегон, коснулся мягкими губами щеки — пришлось и коньку уделить от вкусного ломтя. Тут из женской толпы вывернулась махочкая морщинистая старушка с курносым лицом и затрясла расписной глиняной солонкой, солонка — тут уж ошибиться нельзя было — изображала многоглавого змея. Старушонка подскочила к девочке — и давай сыпать солью из глиняных хоботов.
Вторым Ваня подошел к караваю, отломил хлебную голову с гребнем. Хлебушек был мяконький, ноздреватый, с поджаристой коричневой корочкой — нет, такого‑то хлебца он в жизни не едал, до того вкусным показался! Мальчик тоже поделился хлебцем со своим коньком, который зафыркал от удовольствия — так что ветерком, идущим из конских ноздрей, мальчику чуб вздыбило.
И тут вдруг Березай слетел с хребта своего Крышегора — бросился к хлебу и отломил кусище, дескать, что это такое, все кони ели, а мой нет?!
Посестрима, никогда, видать, не едавшая хлебца, нагнулась к караваю и долго нюхала. «Кусай, вкусно!» — Стеша ее подбадривает. Златыгорка откусила, пожевала — и даже зажмурилась. А курносая старушка каждый кусок крепко сдабривала сольцой.
Седовласый старик с посохом вышел вперед и, кивнув на старушку, сказал, что жить им суждено у нее, у бабушки Торопы… Та завздыхала, да делать нечего, повела чужан в свою избу.
Далеко идти не пришлось: домишко старухи оказался крайним, стоял он за оградой, которой обнесена была Деревня. Правда, не сразу до избушки, манящей сладким ночлегом, добрались, путь им преградило стадо коров, поднявшее столбы мучнистой пыли, куда ни сунься — всюду рога. Кони‑то взбрыкивать стали, но утянулось стадо в распахнутые ворота, за которыми виднелась узкая башня, — и лошадки успокоились…
За стадом, пощелкивая длинным бичом, шагал босой пастушонок, мальчошка лет так двенадцати, одежонка — заплата на заплате. Старушка спросила, слушаются ли пастуха коровы–те? Тот кивнул, дескать, ничего, справляюсь. — Вот и ладно, — закивала бабушка Торопа и укорила: — Сопли‑то хоть бы подтер, Смеян, до земли ведь висят! — Мальчишка зажал одну ноздрю — и дунул, пульнув соплей в пыль, потом таким же образом с другой ноздрей поступил, и ходко двинулся за стадом. Бабушка вздохнула и зашептала, дескать, прежде за гусями ходил пастушонок, а теперь, вишь, к коровкам приставили…
Во дворе залаяла собака, злющая–презлющая: дом‑то окнами в поле смотрит, и в охране нуждается особой.
— Хорта
[44]
Забоем зовут, — представила охранника бабушка. А тот на чужаков так кидался, чуть цепь не рвал. И тут Березай с криком: «Ялчук, Ялчук мой!» — подбежал к собаке, чуть с лап не сшиб пса.
— Да не Ярчук это, Забой, ты же слышал! — закричала Стеша. — Отойди, еще укусит!
Но хорт только что на животе не ползал перед лешачонком, хвостом по ногам колотил, облизал всего. Березаю пес волка напомнил, а кого лешак хорту напоминал, осталось невыясненным. Березай и спать собрался в будке нового знакомца, еле отговорили, дескать, собаке самой места мало, так ты еще тут… Лешачонок со вздохом отправился вместе со всеми в избу.
И вот еще и не стемнело, а Стешина мечта уж исполнилась: спала она на мяконьком, правда, не на золоченой кроватке, а на полатях, широких и низких, где рядом с ней вповалку дрыхли и Златыгорка, и Ваня, и лешак. Бабушка Торопа легла отдельно от чужан.
Утром старушка, видать, получившая свое прозванье за торопливый нрав, поторопилась накормить чужеземцев — кого чем: ребят со Златыгоркой — ячменной кашей, птичек — пшеничкой, лошадей с оленцом — овсом, ну, а Березай успел уже сбегать на речку, где раздобыл пару гнилых коряг, и теперь усердно хрустел деревяшками. Бабушка Торопа, сидя на крылечке рядом с лешачонком, только руками всплескивала. Добрый лешак, видя, что старуха прямо в рот ему заглядывает, вздохнул и протянул ей всё, что осталось от второй коряги. Та взяла корягу, понюхала, даже попробовала откусить, но, поняв, что пища не по ее зубам, — с сожалением протянула обратно. Березай обрадованно схватил остатки завтрака — и поскорее схрумкал.
Ваня со Стешей, наблюдавшие из мутного окошечка, так и прыснули.
Усевшись на верхней ступеньке крыльца, ребята принялись выспрашивать у старушки, почему пустует город. Лешачонок указал на него пальцем с длинным когтем, — и девочка тут же оговорила его, дескать, пальцем показывать нехорошо. Городок был отлично виден с бабушкиного крыльца: и зубчатый забор, бегущий по верху скалы, и дом с двенадцатью черными дырами.
Бабушка Торопа удивленно посмотрела на чужан и, пожав хрупкими плечиками, сказала, что в Змеегорске могут жить только змеи, вот как она, и старушка кивнула на Степаниду Дымову. С тех пор, как улетел их гадгосподарь и не вернулся, пустует городок…
— Какой такой гад–господарь? — удивились ребята.
— Горишняк, змейко наш, защитник, — гуторила старуха. — Он ведь, сердешный, в Змеегорске‑то жил, — ткнула старуха пальцем в город. (Стеша, конечно, не решилась оговорить ее, как малого лешачонка.) — Двенадцать глав имел, — продолжала с гордостью Торопа. Ребята переглянулись: — Во заливает… — одними губами шепнул Ваня. — Стеша в ответ шепнула: — А у нас в учебнике написано, что иногда телята рождаются с двумя головами… — Так то две–е… — Где две — там и двенадцать! — почти вслух сказала спорщица. А бабушка Торопа, нахмурившись на шептунов, продолжала:
— Сейчас уж таких змеев не бывает… Ну, там три головки, али семь, али одна, — посмотрела старуха осуждающе на Стешину голову. — Но чтоб двенадцать… таких больше нет! А сколь дыму Горишняк выпускал — от одного дыму можно было преставиться! А сколь огня! Летит за врагом — и огнем, огнем по пяткам‑то! Всех наш господарь побеждал, — продолжала хвастать бабушка. — За ним мы жили как за каменной стеной! А сейчас, ежели что, мужикам самим придется воевать, а они ведь не воины — оратаи
[45]
… Да и разве возможно человеку со змеем сравняться? Змеи‑то куды раньше нашего на землю пришли, это всем известно, мы‑то уж так, последыши… Да–а, — вздыхая, продолжала старушка, — плохие времена настали: того и жди, какие‑нибудь недруги придут да всех порешат… Али, того хлеще, чужой змей прилетит да девок зачнет таскать… Тяжко, ох как тяжко жить без гада-господаря!.. Мне‑то повезло еще: я его застала, своими глазками видела! — бабушка указала на свои зрачки. — Девчонушкой была, когда он полетел на бой с чужим змеем да и не воротился… Ждали его, ждали — нет, не дождались! Но и чужой гад ведь не зорил нас, оба, видать, сгинули в злой битве…
Ваня со Стешей, слушая бабушкины байки, продолжали недоверчиво переглядываться, но тут мальчик бросил взгляд на городок, на двенадцать дыр в стене — а что если это окошки, откуда выглядывали двенадцать змеиных голов?! На каждую голову — по окну… Не зря ведь дырки‑то в стене проверчены… Лежал, небось, гад–господарь в нижнем помещении — и следил оттуда за Деревней…
