Потом дальше пошли — за полуденной травой, чуть не полдня шли, в такую глухомань забрались! Ваня, памятуя о прошлогоднем путешествии, стал исподтишка интересоваться, нет ли у бабушки знакомых лешаков… Василиса Гордеевна живо отнекнулась. Тогда мальчик спросил, а есть ли способ вызвать полесового, ежели, к примеру, заблудишься в лесу, так вот, дескать, чтоб лешак на дорогу навел… Бабушка покачала головой, нашел, дескать, кого просить о пути, это всё равно что Мекешу в огород пригласить, да лешак тебя в такую чащобу заведет, что на веки вечные в лесу останешься! И объяснила Василиса Гордеевна, что дружба с лешим — дело опасное и в договор с полесовыми вступают в самых крайних случаях. Но Ваня‑то не отстает, как репей прицепился:
— Ну а ежели приперло: можно лешего вызвать или нет?..
Бабушка, пожимая плечами, отвечала, что вызвать можно всякого, главное, потом суметь отвязаться от званого, но всё ж таки рассказала, как пригласить лешака на беседу.
Мекеша на разнотравье такое пузо наел, что раздуло козла, ажно набок повело, и завалился он спать под кусточком. Ваня мимо храпевшего козла уходил всё дальше в чащобу. Испил водицы в ручье, пошел вверх по течению — и набрел на пойменный луг. Травы тут такие росли — иные по колено ему, иные по пояс, а иные и по плечо.
Пробирается Ваня в цветущем травостое — и вдруг слышит шелестящий голосок: «Кровохлебка… Кровь хлебаю… Кровохлебка… Кровь хлебаю…» Ваня оторопел, слушал, слушал — тихо. Решил, что блазнится
[9]
. Порыв ветра налетел: травы закачались, зашуршали, заскрипели, и вдруг в шорохе опять: «Кровохлебка… Кровь хлебаю… Кровохлебка… Кровь хлебаю…» Да что это?! Пошел на голос, остановился возле высоких стеблей, увенчанных кровавыми мензурками цветов… Прислушался — вроде голосок громче тут… Вдруг сзади шаги зашебуршали — Ваня обернулся: бабушка! Палец ко рту приложил, дескать, тихо ты, кивает на растение и шепчет одними губами:
— Бабаня–а, а трава‑то лопочет…
Василиса Гордеевна усмехнулась — и говорит:
— Видать, есть у тебя слух‑то какой‑никакой!.. А то я уж боялась, что уши у тя вовсе заложены! Ходишь — ничего не слышишь, чего тебе живинки гуторят… А эта‑то громче всех орет — как ведь резаная!
Дала Ване палочку и велела у кровохлебки корень подкапывать. Ваня выкопал метровое растение, отряхнул корень от земли: а от корешка ручонки какие‑то отходят! Где три пальца, где четыре… Василиса Гордеевна велела стебель отрезать, а корень в котомку положить. Ваня повертел повертел отрезанный корешок: вылитый арапулка
[10]
! К уху поднес — может, еще чего скажет, а корешок своими твердыми пальцами цоп его за ухо и ну выкручивать! Ваня испугался, заорал — а вдруг арапулка укусит его сейчас да зачнет
[11]
кровь‑то из уха хлебать! Василиса Гордеевна подбежала — и ухо выпростала из корявых отростков.
— Вот ведь телепень
[12]
! — в сердцах ругнула Ваню и сунула корень в котомку. — Всё — пора, а то того гляди дождь ударит, траву‑то нашу измочит!
Мекешу отыскали, который поперек себя стал шире, — так, бедняга, огруз, едва себя нес, — и домой отправились.
Занятный корешок Ваня положил отдельно от других листьев, цветов, стеблей да корней. Все травы перебрал, в пучки связал, цветки на фанерках в тени рассыпал, корешки отдельно положил сушиться, а Кровохлебку вымыл и в литровую банку сунул. Не стал резать на куски‑то, как следовало, и бабушке не дал. Хотел в землю посадить — но чего‑то жалко стало с корешком говорящим расставаться. Погодит еще — после посадит. Через стекло и разглядывал коричневёнка. И головку у корешка разглядел, и личико сморщенное, нос вон, а рот — вон… Ручки короткие, а пальцы длинные… И ножка даже есть, хоть и одна, зато с большой подошвой.
— В землю его надо… — говорит Василиса Гордеевна.
— Похоронить, — подытожил грустно Ваня.
— Какой тебе хоронить! Земля для них — мать родна, сейчас замерла в нем жизнь, а в земле — отомрет, затикает
[13]
…
И Ваня, по бабушкиному наказу, отрезал корешку головку и посадил ее в землю. И скоро полез из головы отросточек. Может, тогда и заговорит Кровохлебка, когда цельным растением станет?.. Всё лето Ваня следил, как отросток к нему тянется, хочет вырасти с мальчика. Но всё ж таки не дотянулся — холода наступили. Ваня тогда в худой чугунок земли насыпал, пересадил туда Кровохлебку — и в избу унес, к окошку. Когда мороз в первый раз свою подпись на стеклах поставил, растение вновь заговорило.
— Ой, белый Змей солнце сглотнул! Ой, что теперь будет! Ой, не видать мне весны, как своих корней!
И как ведь еще тараторит — не два слова, как летом‑то на лугу, а вон сколь! Ваня, уши особо не подставляя, шею вытянул, но где рот у Кровохлебки, чем растение балакает, так и не понял. Видать, из земли гуторит — там ведь у него голова. Решил утешить живинку:
— Не бойся, малец, придет–от весна, она всегда приходит! Да и солнышко никуда не делось, на небе оно, и сейчас светит, это мороз окна–те разрисовал — вот и не видать его.
Пушистая мензурка качнулась к Ваниному носу — Ваня весь подобрался, но не отшатнулся… Нет, не схватил его цветок за нос, только щекотно стало, и пришлось ему выслушать целую отповедь:
— Какой я тебе малец! Я вполне созревшая барышня…
— А где у тебя семена — если ты вполне созревшая?
— Скоро будут! Только где тут детей сеять — прямо корней не приложу! Земля с орбиты, видать, сошла — уменьшилась до размеров горшка, места совсем нет. Одна я тут, одинешенька!
— Ая? - удивился Ваня. — Меня ты что — не считаешь?
— Ты — другой породы. Кружишь как вихорь, на месте не стоишь… — но любопытство, видать, вперед растения выросло, потому что живинка спросила: — А… и кто ж ты будешь?
Ваня представился и рассказал о себе:
— Я человек, только не дозревший. Мальчик я, отросток, в общем.
— А–а–а… Понятно. Значит, ты — малец‑то, а не я… Принеси‑ка мне воды, мальчик, я пить что‑то хочу! И побыстрее! — ему показалось, что даже чугунок брякнул — как вроде корневой ногой созревшая барышня притопнула.
Ваня сломя голову помчался на кухню, воды в ковшик набрал — и полил барышню. Хорошо, хоть не крови потребовала! А та тут же, видать, заснула — потому что, сколько ни заговаривал он с Кровохлебкой Земля–Воздух, молчало растение, будто воды в рот набрало. Так вот и стал Ваня мальчиком на побегушках у травы. Привередливая оказалась! Хорошо, что хоть не ела она, а только пила. Но зато с водой попробуй ей угоди! То кричит: ледяная, заморозить ты меня хочешь! Ну да, Ваня сбегал на колодец, воды свежей принес — и решил ее полить. (Пришлось разводить теплой водицей из самовара…) То пищит: горячая вода, сгорю я, засохну… Ну да, печь‑то топилась, а ведра рядом стояли — вот и нагрелась вода. (Пришлось на колодец бежать, за морозной водицей, подбавлять в горячую.) То — не отстоявшаяся водичка, то — взбаламученная, то такая, то сякая, и всё не этакая… Замаялся Ваня с этой травяной барышней. А она даже по имени не удостаивала его называть, всё мальчик да мальчик. Но напьется воды Кровохлебка — проспится, настроение у нее поднимется, тогда уж и поговорить с ней можно.
