Верхние‑то ступени кое‑как сохранились, а нижние все, как одна, обрушились — и лесенка в воздухе повисла, да еще повело ее куда‑то набок. А сверху‑то не соскочишь, всё равно что с третьего этажа прыгать! Ваня кое‑как объяснил девушке, что случилось. Ищи, дескать, дверцу в цокольный этаж. А сам стал верхние помещения обследовать, должен же быть ход в нижнюю часть?! Но ничего не нашел.
Златыгорка, обойдя дом кругом, тоже не отыскала дверцы — кроме двенадцати дыр, никаких ходов внутрь цоколя не вело. Тогда посестрима отправила в дыры своих пташек–разведчиц. А Ваня распахнул ставни и высунулся наружу — послушать, чего птички гуторят. И мельком увидел то, что за крепостной стеной делалось: вдали текла речка, за которую солнце сползало, за рекой — лес, и у водотечи, на этой стороне, в ограде,кучно стояли дома. И людей увидел мальчик, маленькими они казались сверху‑то, и какой‑то человечек пальцем указывал на него другому человечку… Впрочем, может, показалось ему: Ванины глаза почти и не видели того, что перед ними, потому что весь он обратился в слух — изо всех сил вслушивался в гугнивые птичьи речи. А жаворонок с соловьем чивиликали из нижнего помещения:
— Ой, какая тут вонища! Ой, я сейчас в обморок упаду и копыта отброшу!
— Откуда у тебя копыта‑то, ты что — Вихрегон? Али, может, помесь Крышегора с Яблочком? Хотя тут вправду пованиват…
Ваня не выдержал и заорал, чуть не вывалившись из окошка:
— Вы Стешу, Стешу ищите, чего расчирикались!
— А ты вообще молчи, подумаешь — понимальщик какой нашелся! — ответствовал соловей.
— Ничего ей не сделалось, — подхватил жаворлёночек, — лежит вся целенькая, только клювом в землю сунулась…
Ваня в отчаянии заметался по комнате: хоть бы веревку какую, чтоб по ней в дыру спуститься, но как назло — нет ничего! И тут увидел он какой‑то рычаг в супротивной окнам стене, нажал на него — и услыхал скрежет. Выглянул в дверной проем — и обомлел: фасадная стена цоколя, та, что к городским воротам была обращена и дырок не имела, поднялась на цепях горизонтально земле. Ваня перескочил с уцелевшей лестничной площадки на образовавшийся навес — как только не сорвался! Подбежал к краю, лег и, свесившись, постарался увидеть, что внизу: там, в вонючем подвале, посреди какого‑то кратера, лицом в землю лежала бедная десантница!
Лешачонок же едва успел отскочить, когда нижний этаж козырьком обзаводился, и теперь сидел на Крышегоре, замерев, с недоеденной перекладиной в руке… Ваня заорал ему — беги, де, в подвал, выноси скорей Стешу! И правда! Дух снизу шел такой, что в глазах темнело! Березай, не слезая с коня, въехал внутрь, соскочил на землю и, схватив девочку на руки, вытащил на закатное солнышко. Тут и посестрима подоспела, и птахи, ворча, выпорхнули наружу и уселись по местам: одна на левое плечо Златыгорки, другая — на правое.
Ваня вынужден был сверху наблюдать, как приходила девочка в себя. Эх, нашатырного спирту нет! Но вот разные глазки открылись, огляделась Стеша и первым делом увидела Ваню, сидящего на навесе, руку приподняла и помахала ему.
— Воняет! — гуторит. И на резвые ножки вскочила!
— Ты целая? — Ваня ей кричит. — Переломов нет? — Хотя и так видать, что косточки выдюжили, не сломались.
— Да целая, целая… — Степанида Дымова отвечает.
— Может, ты от вони в обморок‑то упала?! Может, там какой‑нибудь газ ядовитый в этом подвале?
Девочка плечами подернула и крикнула, слезай, де, уж оттуда, чего ты там расселся! Тут лешак бревно, валявшееся у зубчатой стены, принес и к навесу, где Ваня маялся, подставил, сполз мальчик по лесине и оказался на земле.
Опустились сумерки — и путники, посовещавшись, решили уходить из зловредного городка, пока еще какая-нибудь неприятность не случилась, лучше уж в чистом поле ночевать, чем в таком‑то месте!
Тем же путем, каким въехали в город, всадники выбрались из него, да и других‑то ворот в негостеприимном городке не оказалось.
И только миновали мост (который тут же за их спинами поднялся), спускаться стали с горы, как из зарослей выскочили вооруженные люди, и малёхонько их было — человек так сто, не больше.
Златыгорка мигом меч из ножен выдернула, Березай замахал дубиной пуще, чем когда‑либо, даже грива у Крышегора дыбом встала и завилась, как после перманента, Ваня назад оглянулся — а не вернуться ли им в городок да не запереться ли там крепко–накрепко… А Стеша, как раз накануне появления засады закурившая сигарету, — видать, сказалось волнение после приключения с вёрткой кроваткой, — выпустила дым и, не вынимая курительного средства изо рта, стала насаживать стрелку на свой лук…
И тут случилось неладное: сотня вооруженных людей, в двести глаз уставившись на десантницу, побросала грозное оружие — и десяток с горы побежал, десяток на колени попадал, а остальные так ведь и замерли с раскрытыми ртами и вытаращенными глазами. Потом кто‑то крикнул: «Змиуланка!» И все, кто не сбежал, подхватили: «Змиуланка, Змиуланка», — кто шептал, кто говорил, кто кричал. Ваня со Стешей переглядывались, ничего понять не могли.
Тут из толпы выступил седовласый старик в длинной рубахе, с посохом, из навершия которого высовывался раздвоенный язык, низко поклонился чужеземцам и пригласил в деревню. Погостите, де, у нас, дорогая Змиуланка, а также ейные товарищи, милости, де, просим к нам…
Путники, хоть и не могли объяснить резкую перемену, случившуюся с нападавшими, решили принять приглашение. «Может, хоть поедим по–человечески», — шепнула Ване Степанида Дымова, в очередной раз выдыхая дым. Потом бросила сигарету под копыта коня — и всадники, в сопровождении волшебным образом укрощенных воинов, отправились в деревню, которую Ваня приметил сверху, из городища.
Глава 3. Деревня
На узкой дороге, проложенной посреди пшеничного поля, — колоски‑то вышиной будут по брюхо коню, а зернышки‑то величиной с длинный ноготь десантницы, — их встречали. На этот раз женщины. Видать, десяток сбежавших воинов успели выслать навстречу «Змиуланке» своих, — а может чужих, — люб.
Из нарядной толпы вышла девушка в прошитой золотыми нитками рубахе, в пестрядинном
[43]
сарафане с серебряными пуговками величиной с кулак, в рогатом головном уборе, украшенном скатным жемчугом. Девушка была очень хороша, но путники на нее и не поглядели: на убрусе красавица несла хлеб, и такой шел от него дух, что всадники, да и копытные под ними — все вместе втянули упоительный запах и долго держали в себе. Правда, каравай был странный — не круглый, не прямоугольный, а в виде какого‑то сложившего крылышки животного, да еще и с гребешком. Девушка поклонилась и кивнула на хлеб, отведайте, де…
Златыгорка отчего‑то застыдилась и за ребят спряталась, с Березая и спросу не было, он хлебушек за еду не держал, Ваня стал выталкивать вперед десантницу, поскольку весь этот сыр–бор явно разгорелся из‑за того, что девочку приняли за какую‑то Змиуланку — вот Стеше и пришлось спешиться и выйти вперед. Женщины в длиннополых одеждах, увидав, как обряжена девочка, так наземь и сели: особенно поразили всех ее ноги, затянутые в фиолетовые лосины… Девушка с хлебом‑то едва его не выронила…
