Вбежала в избу: чугунок с обрезком на своем месте стоит, на окошке, а Ванька сидит на диване, книжку читает. Стеша рядом села, за обложку взялась, глазами спрашивает: можно? Ваня, не глядя ей в глаза, плечами жмёт: как хочешь, де, мне всё равно… Девочка книжку перевернула, глянула: сборник русских сказок. Ваня молчит, и она молчит… Ну и ладно!.. Подошла к цветку — а он, хоть и больше чем на половину срезанный, вроде какие‑то звуки издает! Прислушалась: а ведь правда!
— Ой, Ванька! — Стеша обернулась, — Кровохлебка‑то живая! Сказать чего‑то хочет!
Ваня тут книжку свою отбросил, подскочил к окошку, вместе стали прислушиваться, а растение тужилось-тужилось — и выдавило:
— Дура! — и больше ни слова!
— Ругается! — закричала девочка, пихая Ваню в бок. — А ты боялся! Она еще нас с тобой переживет! И переругает!
— Да я знал, что она отрастет, — Ваня‑то, смеясь, объясняет, — только думал, когда еще это будет! Хорошо, что ты не под корень ее… Есть, значит, чем ругаться‑то…
— Есть, есть! — Стеша смеется, но в долгу не осталась: — Сама ты дура!
А помолчав, десантница и выдала:
— Всё, Ванька, приспело наше время!..
— Как это?
— Прислали мне срочное сообщение — пора, де, нам на Кавказ! Выполнять правительственное задание!
— А деньги? — Ваня удивляется. — Денег‑то ведь так и нет у нас!.. И мы же Иванова дня решили здесь дожидаться, а после уж, когда клад отыщем, за пленником ехать…
— Мы решили!!! — воскликнула саркастически Стеша. — А им там, в центре, наши планы не глянулись! Велено дожидаться 7–го июля на юге. Папоротник‑то ведь везде растет! Вот так‑то, Ваня!
— Да–а! — мальчик изо всех сил зачесал в башке. Никак не ожидал он такого поворота событий. Десантница‑то всё юлила, юлила, и сложилось у него впечатление, что никуда они не поедут… А тут — на–ко! С бухты–барахты! Ну что ж… Значит, надо вызывать постеня! Девчонке только ничего пока не объяснять, ну а когда выскочит домовик — тогда уж она сама увидит, что это за личность!
Только бы всё получилось, Шишок‑то мигом всё утрясет, разжует Василисе Гордеевне насчет полонов русских!
И, не долго думая, Ваня схватил ножницы и побежал во двор, Стеша — за ним.
«Ты чего удумал?» — кричит, а Ваня отмахивается, погоди, де. Мекеша на своем любимом месте, в сарае за пианино, полеживал, но чтоб бороду у него отхватить — это ведь умудриться надо! Ваня тогда девочке ножницы сунул и велел сделать что надо. «Зачем это?» — Стеша удивляется, и уперлась ведь, пока, дескать, не объяснишь, что к чему, не буду бороду козлу резать. «Что я, Петр Первый, что ли?» — спрашивает. «При чем тут Петр Первый?» — Ваня кричит. А Стеша ему: «Это ведь он бороды боярам резал». Вздыхал–вздыхал мальчик — да делать нечего, пришлось рассказать про Шишка, дескать, живет у них в подполе домовой рода Житных, и есть способ вытащить постеня наружу, а ежели поедет он с ними в опасную поездочку, то тогда и сам черт им не брат!.. Стеша так наземь и обрушилась! Но долго рассиживаться не стала, вскочила и с ласковыми словами к козлу подкатилась, а пока он слушал, золи развеся да млея, чикнула у него бородку‑то. Мекеша глаза открыл — ме‑ка… А бороды‑то и нет!
Клочок кудели в комоде завалялся, бороду Мекешину пополам перерезали, фонарик десантница из рюкзака своего достала. Ваня затолкал в левое ухо клок Мекешиной бороды, в правое — кудель, и со Стешиными ушами то же проделал, и — пошли они. Спустились в подполье, миновали банки да склянки, Ваня по тайной дверце ногой поколотил, землица осыпалась — а на двери‑то большой замок! Как его открыть — ключ ведь у бабушки на груди, на тесемке висит! «Делов‑то!» — девочка смеется, сунула руку в волосы, вытащила заколку, пошурудила в скважине — замок и открылся! Ване даже обидно стало за худой запор. «Не заговоренный потому что», — оправдывается.
Двинулись внаклонку по узкому подземному ходу с низкими сводами — и вот он, провал!.. Где‑то там и живет домовик. Ваня отхекался, голосу набрал и, наклонившись над ямой, как заорет:
— Эй, Ши–шок, выходи–и, хозяин тебя зове–от!
Ждал–ждал — шерсть‑то весь слух позакладывала — ничего не дождался. Да ведь в прошлый раз домовик тоже не сразу выскочил! Для верности еще по–другому решил: на Стешу оглянулся, дескать, повторяй за мной, и завопил:
— Дедушко–домоседушко! Стань передо мной, как лист перед травой! Ни зелен, как дубравный лист, ни синь, как речной вал, приходи, каков я!
Девочка послушно повторила. И — опять ничего не дождались. Светили–светили фонариком в яму — но провал шибко глубокий, свет до дна не достает. Степанида Дымова вопросительно глянула на Ваню.
— Подождем, — мальчик сказал.
Но так ничего и не дождались: не вылез домовик наружу, что же это значит?.. А Василиса Гордеевна, едва войдя в дом, тут же выметнулась обратно на крыльцо:
— А что же это с Кровохлебкой‑то? Неужто Мекеша сгрыз живинку твою?
Ваня закивал, обрадовался, что словами врать не пришлось. Да рано радовался: бабушка схватила хворостину, нашла Мекешу за пианино — и давай его хворостиной охаживать. По бокам, по бокам! Бедный козел — от нее, она с хворостиной за ним! Орет Мекеша, как ведь резаный!
Стеша исподлобья глядит — ждет, что Ваня скажет: не козел это вовсе, а паршивая девчонка!.. Нет, не сказал Ваня…
Вечером, когда всё более–менее утряслось, Василиса Гордеевна дала девочке иголку, полотно, показала, как крестом вышивать — Стеша, чтоб загладить тайную вину, старается вовсю. Хотя какое уж тут вышиванье — когда не завтра, так послезавтра опасный путь им предстоит! Бабушка глянула на долгую нитку, которую Степанида Дымова вдела в иглу, и говорит:
— У–у–у, нитка‑то ведь какая! Руку‑то разгинать приходится да далёко тянуть! Никак ведь дальняя дорога пред тобой лежит…
Стеша‑то — ни гу–гу!
Ваня тоже сидит, молчит, серп точит. А бабушка за прялкой нитку выпрядает и бает старину про то, как Добрыня женился.
Ваня тут и спроси:
— Бабаня, а домовики женятся?
Василиса Гордеевна бросила прясть, поглядела на мальчика из‑под лохматых бровей:
— А как не женятся!.. Бывает, что и женятся! Всяко бывает…
И Ваня как с горы полетел:
— А Шишок наш женатый или нет?
Бабушка Василиса Гордеевна поглядела на Ваню, после на Стешу, у которой узел на долгой нитке завязался, никак не распутается, и сказала девочке:
— Вот нитка‑то и показала, какой у тебя характер: у вредных–от девок узлы вяжутся, а добрые–те шьют да шьют!
Потом к замершему Ване обернулась:
— Про Шишка одно могу сказать: после войны‑то десять лет он в подполе безвылазно сидел — и носа в избу не казал, а не то чтобы наружу выходить… Сил набирался, высиживал плоть себе… Это ведь не простое дело для постеня — избу‑то покидать…
