– Папа, положи мне туда шоколадку, я буду тянуться, если дотянусь, съем.
– Тебе же мама не разрешает есть сладкое. – Владимир внимательно наблюдал за сыном.
– Когда это заслуженно, то можно, – отвечал важно Егор.
После «ароматных» химических опытов и нежелания усидеть на одном месте даже пятнадцать минут самой большой проблемой оказалась любовь к вопросам. Вера и Владимир встали в тупик, когда, например, Егор поинтересовался:
– Мама, а почему в старой школе я был как все, а в этой новой, куда теперь меня возит дядя Толя, я самый бедный?
– Как самый бедный? – Вера и Владимир с недоумением уставились на сына.
Они сидели за завтраком на террасе. Вокруг расстилался большой луг, на котором усилиями садовника, найденного Верой по рекомендации, росли все известные луговые цветы. Справа от дома был гостевой флигель с гаражом на три машины, за ним располагался бассейн. Отдельно стоящее «хозяйственное» здание соединялось с «основным» подземным проходом, который еще и вел в большой винный подвал. Коллекционировать вина непьющий Владимир стал после того, как купил на одном из аукционов раритетную бутылку портвейна. Штат прислуги в доме состоял из двух водителей, сотрудников охраны, двух поваров, двух горничных и няни Люси. Вера и Владимир не считали себя «крезами», но и в «бедняки» записать их было сложно.
– А кто считает, что ты бедный? Ты сам или кто-то из ребят? – Владимир внимательно посмотрел на сына.
– Сначала ребята, а теперь и я сам.
– А по-твоему, кто богатый, а кто бедный? Кто может считаться богачом?
– Тот, у которого все есть. Вот, например, Сеня – богатый, у него даже самолет есть. А больше самолета уже нет ничего.
– Есть. – Вера с улыбкой посмотрела на сына. – Поезд.
Егор согласился. Действительно, он не слышал, чтобы Сеня рассказывал про поезд. Значит, поезда у него нет, а следовательно, он не может считаться богатым.
– И ракеты космической у него нет. Да что там ракеты, у Сени нет даже бегемота, крокодила, слона. У него нет кошки Муськи и собаки Щена, и еще братика Мишки. А у тебя, кстати, это все есть. Так кто богатый?
Егор задумался, а Владимир еще потом долго упрекал Веру, что она определила сына в частную школу. Упрекал, совершенно забыв, что сам настаивал на этом.
– Брось, такие разговоры – обычное дело, – отмахивалась она. – В другой бы школе они хвастались кроссовками и куртками. Поверь мне, я в школе работала, знаю.
В другой раз Егор, наблюдая, как Вера возится с Мишкой, спросил:
– Мам, а когда не было меня и Мишки, кто был?
– Как кто? – не поняла Вера.
– Ну, кого ты любила? Когда не было нас с Мишкой?
Вера задумалась.
– Папу любила. А до этого свою маму. И своего папу.
– Понятно, – задумчиво произнес сын. – Получается, если своих родителей любить не станешь, детей у тебя не будет, – сделал он неожиданный вывод.
«Впрочем, не такой уж и неожиданный, что-то в этом рассуждении есть», – подумал Владимир, услышавший этот разговор.
Сейчас, приехав из школы, Егор обрадовался, увидев их обоих. «Чей» он сын, мамин или папин, понять было сложно. С отцом Егор занимался спортом, собирал конструкторы, ходил на рыбалку. Владимир, по чести говоря, терпеть не мог ни охоту, ни рыбалку. Но для того чтобы общаться с сыном, для того чтобы быть ближе к нему и понять, что его волнует, он каждую неделю в теплое время года надевал бахилы, брал удочку, поднимал Егора ни свет ни заря, и они отправлялись на речку. Шли пешком, зевая и поеживаясь от утренней росы, долго выбирали место, потом устраивались и еще долго «клевали» носами, пока рыба клевала их наживку. Наконец кто-нибудь вытаскивал мелкую рыбешку, и тогда просыпался азарт, они, уже не сонные, а внимательные и сосредоточенные, ревностно смотрели на поплавки друг друга. Обратный путь был самым приятным. Солнце уже согрело день, они шли через лес и поле, разговаривая о всяких пустяках, которые на самом деле становятся вещами важными, поскольку о них говоришь с отцом…
– Вечер наступает. – Егор посмотрел в окно. – У меня так никакой жизни не хватит. Только из школы придешь, а уже спать ложиться надо.
– Не волнуйся, это же зима, потому и темнеет рано. А времени еще полно, мы с тобой успеем и в слова сыграть, и в бассейне поплавать. Пойдем, мама немного отдохнет, а то Мишка сегодня ей «концерты закатывал». – Владимир подхватил Егора, и они вышли из комнаты.
Вера прилегла на диван, прислушиваясь к тишине в детской. «Счастье какое… тревожное…» – подумала она, засыпая.
Прошлое, как правило, незваный и нелюбимый гость. Морщинки, увиденные в зеркале, седые виски, люди, которых забыли, и события, которые вспоминать не хотим, – это все наше прошлое, ужиться с ним нелегко, как нелегко ужиться с соседом, случайно уличившим тебя в неблаговидном поступке. Прошлое мы гоним прочь, оно отступает, но все равно незримо следует за нами по пятам, где-то сзади, поодаль, крадучись. Примерно так же думал Круглов, вот уже несколько недель ворошивший прошлое человека, которого никогда не знал, с которым никогда не пересекался и, если бы не господин Илларионов и не его, Максима, неразборчивость, не пересекся бы никогда. Но так случилось, что нити, тянувшиеся от этих людей, сплелись в зловещий узел, и этот узел, словно паук в своей паутине, цепко держал такие разные судьбы. Максим не решился брать помощников. Ведь они впоследствии вполне могут начать шантажировать его самого. Поскольку приличных людей в такое мероприятие не пригласишь.
На следующий день после разговора с Оксаной Максим позвонил Илларионову. Тот словно бы ждал звонка, ни минуты не сомневаясь в том, что Круглов не откажется от предложения. Договорились, что встретятся они опять в «Глясе» – туда Семен Петрович привезет некоторые бумаги, и там же можно будет обсудить детали. Илларионов опоздал на несколько минут. Но не извинился и вообще вел себя так, словно Максим был его подчиненным. В голосе, интонациях и манерах Семена Петровича не осталось и следа от галантности, предупредительности и участия. Лишь формальная вежливость, появилось также легкое пренебрежение высокопоставленного чиновника и сильно замаскированная, но все равно проявляющаяся брезгливость. Максим все эти перемены уловил сразу. Он напрягся и попробовал вести себя так, чтобы Илларионов почувствовал дистанцию. Максиму захотелось, чтобы было очевидно – к предложению Семена Петровича он относится всего-навсего как к работе, черной, неблагодарной работе, которая поможет ему спасти собственный бизнес. А к личным качествам согласие работать на Илларионова не имеет никакого отношения. Однако провести эту демаркационную линию не получилось, ибо разговор пошел о таких вещах, о которых нормальный, порядочный человек беседовать бы не стал. На кофейный столик легли три папки. Взяв в руку одну из них, Илларионов произнес:
– Это у нас «нежный» возраст, здесь, по-моему, ничего особенного быть не может. Разве что разбитое футбольным мячом соседское окно. Вы здесь немного покопайте, так, на всякий случай, но сильно не усердствуйте. Вряд ли там что-то полезное может быть.
