— Время теряете.
— Вы больше потеряете… И магазин конфискуют… Кроме того, вы уверены, что вещи вас дождутся?
Он посмотрел на меня долгим печальным взглядом.
— Не дождутся ведь. Вы их не в том месте оставили, где они годы лежать могут, так? На хате съемной лежат, — брякнул я наугад. — Мы по всем газетам списки краденого опубликуем. И хозяева квартиры, когда вы пропадете, скрывать ничего не будут.
— Лежат вещи. Лежат, — вздохнул Горюнин. Я ткнул в его болевую точку. Наверное, не раз думал об этом.
— Так нечего им там лежать. Поехали, возьмем, — великодушно предложил я.
— А, черт!
— Адвокат сказал — ни в чем не признаваться — так? — с сочувствием спросил я.
— Так.
— Если бы изымали имущество, принадлежащее адвокату, так глядишь, он бы что поумнее посоветовал… Поехали, Николай Наумович. Сдадим краденое государству. И там, глядишь, под подписку о невыезде отпустят.
В моих словах была логика. Горюнин понимал, что я прав. Поупиравшись еще пару минут, он сказал:
— А, поехали…
Утряся все формальности, мы с Железняковым забрали антиквара из ИВС на Петровке.
Горюнин действительно повез нас на съемную квартиру в Подлипках. Держал он эту хату специально, чтобы хранить вещи с особо темным прошлым. Даже девок на ту хату не таскал.
— Вот, здесь, — он отпер ребристым ключом один замок. Потом другой. — Здесь все.
Горюнин прошел в квартиру. Мы — за ним.
— Во, блин, — прошептал он, оглядываясь окрест себя. Квартира была вся завалена пакетами с картинами, иконами, церковной утварью. Свозило сюда это добро ворье со всего света. Все наверняка где-то похищено.
— Что такое? — спросил я.
— Где? — в миг осипшим голосом выдавил Горюнин.
— Что где?
— Где картины из коллекции Марата?
— Где?
— Не знаю! Здесь были! Здесь! У, блин, — завыл он. — Как же, е…!
Он ударил кулаком по стене. Еще раз. Он не притворялся — это уж точно.
— Чего, уперли? — поинтересовался я.
— Да! Да! Да! — Теперь он пнул по стене ногой.
— Кто знал о квартире?
— Реваз мог знать. Он мне вещи привозил.
— Сюда?
— Нет. Передавал. Но мог проследить. Или кто-то из его подонков… Связался с бесчестными людьми на старости лет, а, — произнес он горестно.
— Да, это тяжело в вашем возрасте терять веру в человечество, — согласился я.
— Несколько икон, три полотна, набор золотой посуды и безделушки всякие ушли… И видеомагнитофон.
— А эти картины не взяли?
— Странно, весь Запад на месте. Хотя вот это, — он ткнул на голландский городской пейзаж, — немалых денег стоит. Самое ценное оставили.
— Какие полотна прибрали?
— Саврасова, Поленова. Приличное полотно Клевера. Он глубоко вздохнул и полез в шкафчик.
— Э, — отдернул я его. Мало ли, что там у него.
— Да виски там. Виски.
Он действительно вытащил початую бутылку виски. И одним залпом маханул граммов триста…
В тот день проснулся я от того, что Кира тщательно исследовала мой гардероб.
— Отлично, — она покрутилась перед зеркалом, примеривая мою ярко-зеленую ветровку, которую я привез из командировки в Германию. На ней она смотрелась, как парашют, опутавший десантника после приземления.
— Ты чего? — сонно спросил я.
— Как мне?
— Как влитая. И размер твой.
— Размер — не беда, дорогой. Главное — идет или не идет. Главное, ощущение, что вещь создана для тебя. Как и при покупке антиквариата.
— Кстати, эта вещь создана для меня, — заметил я, приподнимаясь на диване.
— Тебе не идет. А мне идет. Подари.
— Ох…
— Ну, не жадничай, — она сбросила ветровку, осталась без ничего, нырнула ко мне под одеяло и задышала жарко в мое ухо.
— Бери, — поморщился я.
— И ту штуку, — она кивнула на мою фетровую шляпу.
— А ту штуку оставь.
У Киры второе хобби после того, как объедать мой холодильник, — это забирать мои вещи.
— Ты на работу чего не встаешь? — спросила она.
— Мне попозже.
— И мне попозже, — она легонько укусила меня в ухо. И началось…
Постельная гимнастика — это такой вид спорта, в котором Кира весьма преуспела. Если бы давали звания, то кандидата в мастера она заслужила вполне. Бывали моменты, когда я так шалел от нее, что казалось, этот миг хочется продлить вечно.
— Женщина любит ушами, — проворковала она. — Ну скажи, чурбан, главное.
— Что?
— Главное слово.
— Я тебя люблю, — казенно произнес я.
Это был один из моментов, который всегда меня раздражал. Любит, не любит — главная игра девочек, в том числе и вполне взрослых. Но не мужчин. Люблю — не люблю ее? Черт поймет. Когда люблю, когда не люблю. Не люблю, когда она опустошает подчистую холодильник, оставляя меня голодным, стягивает мои любимые вещи, и я не могу ей отказать. И не люблю, когда требует говорить, что я ее люблю…
Потом я залез под душ. Побил по груше. Снова — под душ. Потом — готовить завтрак, поскольку Кира занялась нелегкой работой — накладыванием косметики.
Я вдруг на миг представил, что мы с ней поженились и я привязан к ней гирями. И этот момент повторяется каждый день — я готовлю завтрак, она красит лицо. Тут мне стало дурновато.
Познакомились мы, когда наша контора проводила контрольную закупку в магазине, где Кира то ли менеджер, то ли вояджер. Я приобрел какой-то рисунок, чей — уже не помню, помню, что за три сотни зеленых. Мы считали, что магазин работает без лицензии и его можно, закрывать. Купив картину, я предъявил удостоверение. На Киру, которая в тот день была главной, жалко было смотреть.
— Мы-то думали, вы покупатели, — искренне, обиделась она, и в ее глазах выступили слезы, как у ребенка, которому дали подержать конфетку, а потом отняли. Я ощутил, как на меня накатывает раскаяние.
Оказалось, что приперлись мы зря. И лицензия у магазина была на месте. И выглядели мы полными болванами. И, рискуя показаться еще большим болваном, я пригласил Киру на чашку кофе.
— Смазать душевные раны, обоюдные, — сказал я. Как-то так получилось, что продолжили мы взаимное врачевание у меня дома.
Тогда меня как раз бросила Лена, с которой, к счастью, мы так и не успели расписаться. Она — следователь, ушла от меня к прокурору. Анекдот… В целом, правильно — двум сотрудникам МВД жить под одной крышей не рекомендуется. А с Кирой отношения у нас тянутся второй год. То вспыхивали ярко. То утихали. Но так уж получалось, что с периодичностью один-два раза в неделю все это время она приходила ко мне домой. Она была безалаберная, ветреная, безобидная, иногда проницательная, все понимающая, иногда — хоть кол на голове теши. Мне она нравилась каким-то немножко не от мира сего восприятием окружающего. И вместе с тем не хотел бы жить с ней долго. Больше раза в неделю я терпел ее с трудом. Два раза были предельно допустимой дозой.
