Горюнин Николай Наумович был маленький, жирненький, заряженный наглостью, как динамитом. С этой наглостью, приобретенной за долгие годы работы в советской торговле, он и шел по жизни весело и без особых забот. И всю жизнь ему было всего мало. Всю жизнь он хотел, чтобы у него было всего много, а когда достигал очередного рубежа, оказывалось, что этого все равно мало. Если бы завтра Билл Гейтс решил отравиться и оставил бы ему в наследство все свое состояние, то через месяц, проснувшись в замке, Наумыч бы все равно с тоской взвыл:
— Мало…
Справедливости ради надо отметить, что жизнь у Горюнина была по большей части полосатая. И нередко коммерческие подъемы сопровождались спадами. Он все время влезал в какие-то дела. Первый раз по-крупному погорел с «МММ», вложив туда деньги клиентов. Пришлось закладывать все имущество и расплачиваться с долгами, иначе расплатились бы с ним самой конвертируемой в мире валютой — свинцовой.
Второй раз он погорел, когда на Руси грянул дефолт и Рубль рухнул.
Почему Горюнин спелся с ворами и начал грабить людей? Потому чтто еще при большевиках, походя не один год под расстрельной девяносто третьей статьей, карающей за хищение социалистической собственности наказанием вплоть до смертной казни, современную юстицию с ее пятью годами условно за бандитизм и наемные убийства всерьез он не воспринимал. Он имел список антикварных вещей, которые хотелось бы иметь его близким клиентам, как правило, темным — личностям с темными связями. И, добывая эти вещи, не останавливался ни перед чем. Тем более возможности были — сотрудничество с Ревазом Большим за годы сбоя не давало.
Жил антиквар в кирпичном цековском доме у метро «Новые Черемушки». Дверь в квартиру вела серьезная — так просто не вышибить.
Я встал перед дверью, а Железняков, Женька и двое наших постоянных понятых встали на лестнице.
Ну и как входить внутрь? Под мышкой — папка с постановлением о производстве обыска. Но бумагой, даже с печатями, замок не откроешь.
Будем договариваться.
Я позвонил в дверь долгим звонков.
— Кто там? — наконец послышалось испуганно-недовольное.
— Николай Наумович, это Тихомиров из МУРа.
— Зачем?
Сейчас он пялится на меня в глазок и пытается определить, действительно ли это нежданный визитер — опер из МУРа майор Тихомиров, с которым приходилось несколько раз встречаться по антикварным делам.
— В магазин ваш вломились воры. Нужно поехать, составить опись похищенного.
— Как?! — Горюнин тут же начал проворачивать замки, снимать цепочки. Дверь открылась.
— Приветствую, — я оттолкнул его, прижав к стене и слегка размазав по ней, и прошел в прихожую. — Розыгрыш. А вы и поверили.
— Что за чушь вы несете? — воскликнул антикварщик.
— Мы в гости. Всей компанией. Заходите, братаны, — обернувшись, крикнул я.
Опера и понятые набились в прихожую и коридор, сразу стало тесно. А я тем временем продемонстрировал хозяину салона «Московский антикварный мир» постановление о проведении обыска.
— Что? — переходя на базарный тон, каким орут молдавские торговки: «У меня весы правильные, а ты глаза разуй!» — Какой обыск? Выкатывайтесь отсюда! У меня рука еще не отсохла! Я жалобы писать умею!
— А чистосердечные признания писать не умеете? Можете потренироваться, — я толкнул его на диван в большой комнате — довольно грубо.
— Так. Я требую присутствия адвоката. И возможность позвонить прокурору, — заявил Горюнин.
— Да? — посмотрел я на него сверху вниз.
— Да. И немедленно. Тихомиров, вам это так не пройдет. Вы просто не знаете, на кого напали.
— Закрой хайло, барыга, и не мешай работать, — по-простому посоветовал я. И вместо того, чтобы закрыть хайло, он его открыл, да так с открытым и остался.
Ну да, вот такой я грубый и бесчувственный — временами. Так ведь положение обязывает. Зато быстро ставлю людей на место.
Мы начали методично переворачивать мебель, распахивать шкафы. Работали не церемонясь.
Тут зазвонил телефон. Он висел на стене в коридоре.
— Николя? — послышался воркующий женский голос.
— Да, дорогая, — глухо ответил я.
— Я уже еду. Готовь ванную.
— Приезжай, родная…
— Я с вещью. Как договаривались.
— Обязательно!
Тут Горюнин, расслышав, о чем разговор, заорал так, что уши завяли:
— Дай трубку!
— Могу дать трубкой, — я уже нажал на рычаг. — Я кому сказал сидеть и рот не разевать?
Обыск продолжился. Мы нашли массу всяких антикварных безделушек, но того, что искали, не было и в помине.
Прекрасная незнакомка заявилась в час ночи. Заворчал во дворе автомобильный двигатель, Я выглянул аккуратно из-за занавески и увидел припарковавшийся «Фиат». Оттуда выщда молодая, короткостриженая, полноватая, широкоплечая особа. У нее в руке был пакет. Видимо, нелегкий. Тащила она его, и он наподдавал ей по ноге.
— О, гости к нам, — сказал я.
И почувствовал, что Горюнин сейчас что-то выкинет… Он набрал в легкие воздуха, чтобы заорать благим матом и предупредить девушку. Я быстро пригнулся и нажал ему на шею, так что у него в глазах потемнело.
— Удавлю!
Единственный тон, который действует на таких субъектов. Он заткнулся. И вскоре в дверь позвонили.
— Уже бегу, — прошептал я, отпирая замки. На пороге стояла та самая деваха. Ей было лет двадцать-тридцать — точнее шиш определишь. Лицо круглое, миловидное и наивное. Короткая юбка открывала полные ноги в темных чулках.
— Здравствуйте, — неуверенно произнесла она, — А где Николя?
— Он вас заждался, — я поклонился и сделал приглашающий жест. — Давайте помогу, — и взял у нее из рук сумку.
Да, я могу быть и галантным, опять-таки когда интересы службы требуют.
Она шагнула в комнату и произнесла недовольно:
— Николя, я думала, ты один…
— Да, ванную он не приготовил, — вздохнул я.
— Это кто? — Она начала немножко бледнеть.
— Мы? Мы добрые милиционеры, — я продемонстрировал удостоверение. — Ваши документики… Так, — я развернул протянутый паспорт. — Ладыгина Анна Михайловна, двадцати трех годков от роду… Прошу на кухню. А понятые сюда.
Я освободил пакет, который она принесла. В нем лежали картина и икона.
— Иконка. Семнадцатый век. Северная школа. И картина Константина Юона. Если не ошибаюсь, все из коллекции Марата Гольдштайна. Не так ли, Николай Наумович?
