Девка Марья во броду стояла.
На Ивана!
Во броду стояла, перевоз держала.
На Купала!
Во броду стояла, перевоз держала.
На Ивана!
Пришли до ней хлопцы-молодцы.
На Купала!
Пришли до ней хлопцы-молодцы.
На Ивана!
– Девка Марья, ты перевези нас.
На Купала!
– Девка Марья, ты перевези нас…
Пение постепенно приближалось – унылое, протяжное, на одной ноте. Оно было настолько однообразным, что понять, где кончалась одна песня и начиналась другая, Маша решительно не могла.
Наконец вдалеке показалась стайка дрожащих, бледных огоньков. Они все плыли и плыли, покачиваясь, в сторону моста. Некоторое время Маше казалось, что так скучно и заунывно поют сами огоньки. Однако же вскоре она разглядела, что это были просто зажженные свечи в руках у приближавшихся к ней людей.
– …Пойдут девки травку рвать,
Сестру с братом поминать:
Ой, где же та травица —
Что братец с сестрицей.
На братце – синий цвет,
На сестрице – желтый цвет.
На поля роса упала,
Сестру с братом повенчала.
Ой, на Ивана!
Ой, на Купала!…
Помахивая свечками и беспрерывно подвывая, толпа людей – впрочем, не только людей – вышла из лесу.
В этой толпе были уродливые дети с чудовищно ассиметричными лицами, безобразные старики и старухи, упитанные безвозрастные карлики, голые девки с обвислыми грудями и какими-то подозрительными скользкими отростками, свисавшими с ягодиц. Были щуплые всклокоченные парни с рогами, копытами и эрегированными пенисами. Были какие-то не то вараны, не то миниатюрные крокодилы, нервно клацавшие зубами, были неестественно крупные – размером с миттель-шнауцера – лягушки, важно, вразвалочку шествовавшие на задних лапах, были черные куры с раскосыми человеческими глазами и орлиными крыльями. Была также какая-то совсем уж бесформенная, не подпадавшая ни под какое определение живность – с цветочными венками, криво болтавшимися на том, что, по-видимому, заменяло им голову.
Помимо свечей, они волочили еще много разного барахла – метлы, ведра, мотки веревки, палки, поленья, ветки, охапки соломы, букеты цветов, огромные погребальные венки…
Замыкал шествие нормальный с виду человек – высокий, худой и бородатый. Он пришел налегке.
Все они расположились у реки, рядом с мостом. Одни принялись водить хороводы, другие разжигали костры и весело через них прыгали, третьи вставляли горящие свечи в венки, клали их на черную воду и что есть сил толкали, надеясь, что венки поплывут. Река Смородина оставалась, однако же, совершенно неподвижной, и венки так и болтались у берега.
Маленький толстый карлик вскарабкался на мост и просеменил к Маше.
– Хочешь тоже? – застенчиво потупившись, он протянул ей венок.
– Что это? – Маша отступила на шаг.
– Цветочки, – недоуменно отозвался карлик. – Лопух, медвежьи ушки, Иван-да-Марья и богородичная трава… Хочешь кинуть венок в воду?
– Зачем?
– Зачем? – переспросил карлик и глупо захлопал глазами. – Естественно, чтобы узнать, когда придет твой суженый.
– Не хочу.
– Не хочешь – как хочешь, – карлик раздраженно швырнул венок в воду и, поджав тонкие злые губы, удалился.
Некоторое время на Машу никто не обращал внимания. Потом на мост, кряхтя, поднялась горбатая старуха с узловатой серой палочкой вместо ноги. Она вела за руки двоих подростков – мальчика и девочку.
– Ну, здравствуй, Машенька, здравствуй, – заскрипела старуха. – Узнаешь ли ты меня, девица?
– Узнаю, – ответила Маша. – Вы поили меня водой из миски. И вывели мне лошадь…
– Ну, это само собой. А еще?
Маша всмотрелась в желтое, остроносое лицо.
– Галина Сергеевна?..
– Она самая, Машенька. А еще, помнишь, в Парке Горького – билетерша? А еще в интернате разок видались. Костяная меня звать. Да, что ж поделаешь, все мы иногда…
– Знаю, – оборвала ее Маша. – Все вы иногда вылезаете.
– Да ты не перебивай старших-то! – взвизгнула старуха; она выпустила из своей руки руку мальчика и яростно погрозила костлявым пальцем.
– Извините, – безучастно сказала Маша.
– То-то же, – Костяная неожиданно легко удовлетворилась извинением и сразу же подобрела. – Познакомься, Машенька. Это Брат и Сестра. Сейчас они покажут нам одну сценку, которую отрепетировали специально к сегодняшнему празднику. Да, ребятки?
Подростки послушно – и совершенно синхронно – кивнули. Костяная широко улыбнулась беззубым ртом, одобряюще похлопала в ладоши и, стуча костью по доскам моста, удалилась.
– В некотором царстве, в некотором государстве жили-были брат и сестра, – сказал Брат.
– Но так уж вышло, что их разлучили во младенчестве, – сказала Сестра.
– Они выросли, – хором сказали Брат и Сестра, – встретились и полюбили друг друга, не зная о том, что состоят в кровном родстве.
После этих слов подростки молча обняли друг друга, и в этом объятии Маше почудилась какая-то щемящая детскость – и вместе с тем циничная, показушная развратность.
Детскость, впрочем, тут же исчезла: громко причавкивая, подростки принялись целоваться в губы, а толпа у моста бешено заревела «Горько, горько!» и стала считать вслух, сколько длится поцелуй:
– Один! Два! Три! Четыре!..
Плотно присосавшись друг к другу, Брат и Сестра продержались до десяти, а потом стянули с себя одежду и улеглись на мост – она снизу, он сверху.
Маша отвернулась.
– Когда же узнали влюбленные страшную правду, – громко произнес худой бородатый человек, тихо и незаметно взошедший на мост, – то не вынесли этого. И превратились они в два цветка на одном стебле. Брат стал синим цветком, а сестра – желтым.
Маша нерешительно глянула вниз. Подростки пропали. У ее ног действительно валялось полуувядшее растение с желтыми и синими цветочками.
Бородатый, крякнув, нагнулся, подобрал растение и выбросил в воду.
– Ну, здравствуй еще раз, – сказал он.
– Здравствуй, – ответила она.
– Осталось недолго, Мария, – продолжил бородатый. – Ты согреешься, и мы отпустим тебя с моста. Потом ты встретишься со своим мужем, и вы вместе отправитесь в Убежище – такова воля Мальчика. Ну а пока что я снова готов ответить на три твоих вопроса.
– Где будет Убежище? – быстро спросила Маша.
– В Пещере Ужасов.
– Что это за пещера?
– Это ты и так знаешь. Вспоминай – ты ведь уже там была… Ты тратишь свои вопросы довольно бездарно, дорогая. Остался всего один.
