Он убеждал себя, проговаривая мысленно подобные фразы на протяжении всего времени преследования обитателей виллы Корф. Он не спал, наблюдая за окнами отеля в Амстердаме, он мерз и питался, чем и где придется. Он перемещался как зверь, как ночной хищник, и ему казалось, что скрытая агрессивность его движений не оставит ни малейшего шанса его потенциальной жертве — от него не спастись, не спрятаться, не скрыть ни желаний, ни животного страха, ни мыслей… Галлахером владела необъяснимая злоба — ему хотелось разрушать, уничтожать, жечь… для того чтобы владеть. Он видел в преследуемых им русских опасных и опытных врагов. Он предполагал, что где-то рядом, в этом городе, по тем же улицам так же вкрадчиво и бесшумно передвигается в поисках жертвы и его смерть, его таинственный господин Никто, возможно, еще более опытный и жестокий. И в эти минуты Галлахеру становилось страшно. Этот страх необходимо на кого-то выплеснуть.
Неразлучная троица русских — они существовали свободно, естественно, как дыхание… Они никого не боялись — бесцельно слонялись по городу, часами просиживали в барах, словно нет у них иной заботы. Они не оглядывались по сторонам. У них все было в порядке. У них, но не у Галлахера — он не мог бесцельным ожиданием оправдать цель своего приезда в Амстердам. У него была цель. Неясная, неконкретная, еще не материализовавшаяся, но Род уже ощущал запах денег. Особенно в тот день, когда русские отправились в путешествие по городу в автомобиле, прихватив с собой достаточно привлекательную на вид, обтянутую черной кожей коробку. И, сверив конечную точку маршрута с имевшимся у него справочником, Галлахер понял — его усилия могут вот-вот увенчаться успехом. Успехом, удачей — какие неправильные слова… Они не нравились Роду. Может быть, гонорар? Плата за унижения? За одиночество? Компенсация галлахеровской неустроенности, неудачливости, тупости? Так далеко в оценке собственных достоинств Род не заходил. Он ощущал себя вполне полноценным подонком, впрочем, называя себя несколько иначе — солдатом. Теперь у него не было генералов, не было подчиненных — никто не козырял ему в ответ и не приветствовал вставая… Все это было у него впереди. И табличка, укрепленная на двери офиса, куда нанесли визит поднадзорные Галлахера, только усилила это ощущение: на ней значилось: «Веттеншапен. Украшения и драгоценности. Лондон — Амстердам — Гонконг». А в справочнике путешествующего по городу был указан еще один адрес — адрес магазина с точно таким же названием. Галлахер не поленился в тот же день заглянуть туда — один вид витрины, застеленной бархатом, за толстым броневым стеклом, с загадочно поблескивающими диадемами и брошами, мог кого угодно свести с ума. И Галлахер уже был близок к подобного рода умопомешательству — не напрасно его таинственный наниматель истратил такую уймищу денег только для того, чтобы отставной сержант не упускал из виду этих странных, беззаботно живущих русских.
Он наблюдал за ними в минуты раннего завтрака — странный ювелир, в потрепанной временем одежонке, и еще более странный сопровождающий о чем-то достаточно долго беседовали с русскими. Сопровождающий ювелира нежно прижимал к своей груди объемистый саквояж — у Галлахера ни на минуту, ни на миг не возникло сомнений, что они принесли деньги. Много денег. Возможно, это были доллары. Или английские фунты, аккуратно упакованные банковским служащим, — их могло быть в этом пухленьком саквояже несколько миллионов… Можно было нанести удар сейчас, но Галлахер усмехнулся над собственной торопливостью — ювелир с русскими не договорился. Или, точнее, оценивая их мимику и жесты, они не сошлись в цене. Значит, предстоит торг, сумма увеличится и ее можно взять всю и одному. Ни с кем не делясь. Даже с таинственным господином Никто — путь он потом ищет его, Рода, который сменит одежду и документы, который станет всеми уважаемым, респектабельным человеком где-нибудь подальше от… от этого загаженного кусочка суши, от больных растений, чахнущих под скупым солнцем Ист-Сайда… Пусть даже не в Италии — там слишком много любопытных. Скажем, в Парагвае? Или еще где-то, где не очень-то интересуются происхождением денег. Только их наличием и количеством…
Род отправился вслед за такси с отбывшим в свой офис ювелиром — он понимал, что деньги плюс товар — подобный груз ему не потянуть. Слишком мало времени останется, чтобы исчезнуть навсегда. Слишком много усилий придется потратить, превращая что-то — золото ли, алмазы или что-то не менее ценное — в деньги. Потому что тот, кто платил ему, будет его искать…
Проторчав неподалеку от офиса ювелира четыре часа, Галлахер ни на минуту не упускал из виду дверь, ведущую внутрь здания, — ее латунная ручка запечатлелась в его сознании на всю оставшуюся жизнь: витой жезл со стилизованными факелами на обоих концах, зажатый в львиных лапах. Она была надраена с такой тщательностью, что даже в этот пасмурный день выглядела словно только что отлитой из чистого золота.
Через некоторое время из здания вышел молодец, эскортировавший ювелира, поймал такси и исчез. А к блистающей при свете дня ручке прикоснулись за все время несколько совершенно невзрачных, незаметных мужчин — они отворяли дверь, просачивались в здание и исчезали в нем, казалось, навсегда.
Не более чем через полчаса коротко стриженный парень вернулся. Вернулся не с пустыми руками — с ним был виденный накануне Галлахером саквояж. Точнее, такой же, но другого, в этот раз черного цвета. Визуально набит он был под завязку, а от замка к запястью тянулась едва заметная, но, наверное, прочная цепочка.
«Вот они!» — Галлахер пытался представить себе, сколько в действительности могло бы уместиться в этом саквояже денег, — с каждым разом суммы его подсчетов увеличивались. Затем он мысленно все это умножал на два, оставляя в уме те ценности и деньги, которые ювелир мог бы держать у себя в конторе. Род не верил, что хозяин такого замечательного магазина не держит в своем офисе достаточную для оплаты неожиданных предложений сумму. Пусть в гульденах, в запертом сейфе, в тайнике или зашитую в подкладку стеганого халата — Род был уверен, что отыщет все, сокрытое от него. Все, без остатка. А для того чтобы попасть в офис, не вызывая подозрений и ненужных протестов, он подготовился: в одном из захудалых антикварных магазинов, в изобилии имевшихся в окраинной, граничащей с доками старой части города, он приобрел за сотню гульденов потрепанный дубовый короб, обклеенный побитым молью сафьяном, — лет двести назад в нем хранили столовое серебро какие-нибудь суконщики или маслобои. Его внутреннего пространства как раз хватало для молотка с облитой резиной рукоятью и хищно загнутым острым гвоздодером. Более Галлахеру ничего и не надо. Внезапность — вот его оружие.
Время текло неудержимо — Галлахер рассчитывал на удачу. Нужно было успеть провернуть дело до появления русских — убить ювелира и его тщательно отутюженного молодца было гораздо легче, чем троих русских, один из которых чуть было не подстрелил его в Лихтенштейне. Но и пока на город не опустятся сумерки, Род не мог ничего предпринять — в здании оставалось достаточно служащих и случайных посетителей, способных обратить внимание на высокого, в куртке армейского образца рыжего мужчину и сообщить в полицию его приметы…
— Пора! — сказал себе Галлахер и, осторожно прикрыв дверцу автомобиля, пересек улицу, зашел в подъезд. Прикосновение к ручке было приятным и каким-то весомым — словно она действительно была отлита из золота и об этом знали лишь он, Род, и сама она, прохладная и слегка поблекшая в наступивших сумерках. Галлахер почти бегом поднялся на этаж — лифт ему сейчас был ни к чему, прошелся по коридору мягкими, неслышными шагами — ни души — и с настойчивостью воспитанного человека постучал.
