— Это еще надо хорошенько подумать, кто на ком…
— Папина небось?
— Бабушкина… — Скворцов нервно вырвал из пачки сигарету и с ожесточением вогнал кнопку прикуривателя в панель.
— Что, попа болит? — участливо поинтересовался Грибов.
— Угу. А у тебя?
— Да нет. Я работу на дом не беру. Дамочка моя ножи точит и в скалку гвозди забивает…
— Острием наружу?
— Тешу себя, что шляпками. — Сергей вытащил прикуриватель и передал его своему приятелю. — Ну что, браток, погнали?
— Куда это?
— Ко мне. Ты меня прикроешь от праведного гнева моей половины, а я изолью всю накопившуюся горечь. Для прояснения, как говорится, ситуации.
— Так начинай! — Скворцов включил передачу и медленно отчалил.
— С шефом я переговорил. Он прикрывает нашу деятельность. Но вот как только зайдет разговор о конфискате, придется выкручиваться. Господа из фонда такой визг поднимут, что и чертям тошно станет.
— Да и фиг с ними! Перетопчутся Все бумаги у нас в руках.
— Конечно, не подкопаешься, если под себя копать собственной лопатой.
— А что, есть противопоказания?
— Есть рудокоп. С корочками ФСК. Они всю бодягу сначала замешивать станут. И неизвестно, что у них из всего этого выбродит…
— Или кто?
— Или…
— Есть идеи?
— Да вот думаю пока. Как у тебя с раскладом по Розанову?
— По факту смерти Гаспаряна назначено служебное расследование в рамках управления по исполнению…
— Сейчас, как же! Цирик цирику глаз не выклюет. Ты-то что предпринял?
— Своему ироду рапорт на стол.
— А он его в ящик!
— А куда же?
— А знаешь, братец, почему?
— Ну-ка?
— А потому что не в пример тебе и господину Галкину твой ирод знает фамилию предыдущего управляющего этими любителями дорогостоящих цацок.
— И кто же он?
— Дружище Мостицкий. Владелец заводов, домов, пароходов…
— И что этот Мостицкий?
— Как выяснилось, на последнем собрании акционеров он отказался принять программу Розанова, которая предполагала одностороннее увеличение квот по продажам, и снял свою кандидатуру с голосования…
— То есть взял самоотвод?
— Видать, он хорошо себе представлял разницу между «само» и «громоотводом».
— Очевидно, кто-то намекнул ему о возможном печальном исходе подобных инициатив. Вот узнать бы, кто именно?
— А посложнее вопроса у тебя не найдется? Например, почему трава зеленая?
— А что, и на этот вопрос у тебя ответ есть?
— У меня по ботанике в школе твердое «три». Как и по физике…
— Ну, допустим, что Мостицкий знал заранее о возможных неприятностях с этими лишними алмазами. Так с какого хрена ему было не предупредить Розанова?
— Вот здесь ответ очевиден — ему бы задали вопрос: занимая пост управляющего, чьи интересы вы преследовали? Это раз. Второе: попросили бы рассказать о фазе первоначального накопления капитала, а также об источниках кредитования всех его финансовых мероприятий. А ты прекрасно знаешь, как эта публика любит распространяться о своих успехах на ниве выколачивания денег в абсолютно нищей стране. Мелькают по «ящику» господа картавые, беспрестанно похлопывающие себя ладошкой по карману. Похлопывают и стенают: «Любите нас, любите! А если не полюбите, то все вы антисемиты, фашисты и сволочи…»
— А твой приятель Галкин?
— А что Галкин? Он тоже не очень спешит ассимилироваться. Вон и девку в жены взял с прибабахом. Да ко всему прочему еще и Инга.
— Это он чтоб свою маму не расстраивать…
— Допускаю. Хотя всю сознательную жизнь косил под русского. А теперь, возможно, и у него возникли противоречия меж положением титульной нации и внутренним содержанием.
— А что Мостицкий?
— Да у него одних должностей с полтора десятка. И везде, куда ни сунься, в учредителях. Вот занялся бы, выдернул его и поспрошал…
— Куда теперь-то? — Скворцов криво ухмыльнулся.
— Направо, под арку, третий подъезд.
— Может быть, мне не стоит подниматься?
— На съедение хочешь меня оставить?
Скворцов заглушил двигатель и вышел из машины.
— Только не дол… — начатую фразу за него закончил приглушенный хлопок, и приятель Грибмана как-то безобразно упал в снег у переднего колеса.
Сразу за первым последовал второй выстрел — в лицо Сергея ударили осколки лобового стекла. Грибман, резко пригнувшись за панель, вырвал из кармана ПМ и выкатился из машины. Третья пуля ударила в левое плечо: чуть ниже и правей — и прощай, Нинон! Он перевернулся через спину, не спуская глаз с темнеющего входа в подъезд. А еще вчера лампочка горела! И восемь раз подряд нажал на спусковой крючок. Грохот такой, что уши заложило. Сергей, с трудом отыскав точку опоры, поднялся, с жалостью взглянув на расстрелянный пистолет, — перезарядить его было некому: запасная обойма в сейфе, да и левая рука повисла, как мокрая простыня на веревке в безветренную погоду.
— Выходи, сука! — срываясь на визг, заорал он. В темноте подъезда что-то стукнуло, послышался какой-то невнятный, тестообразный шлепок, и из дверей, буквально в чем мама родила, выскочила обезумевшая мадам. Полы халата расстегнуты, колени в грязи, и только по гордо вздымающейся груди Грибман узнал в ней свою ненаглядную.
— Сережа! — крикнула она. — Там в темноте кто-то… И я упала!
— А нехрен бегать по ночам, черти тебя б забодали! — Грибов обошел «Москвич» и склонился над Скворцовым. — Поднимись в квартиру, вызови ментов и «скорую». И Климычу позвони на «трубу». Его номер — первый в моем большом блокноте.
— Первый на букву «К»?
— Вообще первый, понятно?
— Да, — с некоторым сомнением проговорила Нинон. Она отправилась было к подъезду, но тут же замерла. — А как быть с этим?..
Сергей оставил тело Скворцова — теперь о нем позаботится патологоанатом — и, скрипя зубами, доковылял до двери подъезда. За ней темным мешком лежал труп, и под него натекло уже немало кровушки. Сергей ткнул тело носком ботинка — голова трупа откинулась в сторону.
— Нинон! Сними с него… — Грибман указал пустым стволом на темный лыжный шлем, натянутый до подбородка.
— Ну нет! Не могу!
— А как на кухне, курей на газу палить?! Не могу! Давай!
Нинон брезгливым движением стянула шлем с головы стрелка, и Сергей, нагнувшись, из оставшихся сил подтянул лицо убитого к свету:
— А я тебя знаю, сучья маска! Раньше надо было тобой заняться, старый ты пидор! — Грибман разжал кисть, и голова стрелка звонко стукнула в бетон. — Слушай, Нинон! Сегодня мы с тобой размножаться не будем… А вот грамм триста коньячку я бы выпил…
