Я вхожу, а у нее в комнате все убрано коричневым шелком и ландышами, представляешь? Темно-коричневый шелк и ландыши… Окно тоже задрапировано, оттуда один луч, а в этом луче стоит сама Элайджа, и одна веточка маленьких белых колокольчиков заткнута у нее за ухо и продета в огненный локон… Молча протягивает мне крохотный букетик. Я была сражена наповал. (Ведь в лесу-то и ландышей еще нет!)
По-русски она говорит с трудом, я по-еврейски тоже не говорю. Хотя интереса ради некоторые слова спросила и запомнила. Что-то слегка на немецкий похоже.
То, что я сумела понять, очень оригинально. Во всяком случае, ни о каком слабоумии, по-моему, и речи быть не может – и тут Петя прав совершенно. Просто она другая и видит что-то такое, чего мы все не видим.
Я спросила через Илью, почему у нее так странно в комнате устроено. Он сказал, что это не у нее. Все это она сделала накануне для гостьи и как бы под меня, потому что именно такой она видит меня и мою судьбу. А ландыши она специально собирала на особом, известном ей южном склоне, где все цветы и травы расцветают почти на две недели раньше, чем везде.
Я даже не знала, что сказать. Что-то она наверняка угадала, потому что иначе это не подействовало бы на меня так сильно. Ландыши на коричневом шелке… Странная же меня ждет судьба, по мнению Элайджи…
На сем пока кончаю.
Любящая тебя
Софи Домогатская
1884 г. от Р. Х., ноября 15 числа,
г. Егорьевск, Ишимского уезда, Тобольской губернии
Приветствую тебя, милая Элен!
Если все сложится правильно, то скоро уж мы с тобой увидимся и я смогу наконец тебя обнять.
Но все же я решила написать, потому что некоторые мысли и события острее и четче выстраиваются на кончике пера, нежели языка (который у меня также достаточно остер, но не всегда, не всегда…).
Во первых строках сообщаю, что, вопреки всем опасениям, у Веры родился сын – здоровый, горластый мальчишка, головастый и почему-то рыжий. Сначала все удивились, а после все разом вспомнили, что у Матвея Александровича волосы были рыжеватые, да и у Веры в ее каштановых волосах бронзовый оттенок имеется весьма отчетливо.
Роды были тяжелыми и продолжительными, я сидела возле Веры, держала ее за руку. После всего не уверена, что мне захочется когда-нибудь родить.
Элайджа родила от Пети ребенка почти в то же время. К сожалению, он умер сразу после рождения. Нехорошо так говорить, но, может, это и к лучшему (безгрешные души попадают в рай!), потому что Элайджа слишком не от мира сего и быть в этом мире хорошей матерью не сумела бы наверняка. Она, кажется, даже не сумела толком понять, что ребенок родился и умер, и все время говорит, что он где-то рядом и она с ним общается. Петя, впрочем, изрядно горевал, но потом утешился с Элайджей, которую он буквально обожает.
Все лето, ожидая Вериных родов, я провела весьма продуктивно, и теперь у меня есть собственные средства на обратную дорогу. Хотя Вера хотела дать мне денег, но я, ты же понимаешь, не могла у нее взять. Ей на ребенка нужно.
Вот как все вышло. Когда мои ученики разбежались на летние вакации, я осталась не у дел и заскучала. Коронин с Надей и Вася честно пытались меня развлечь, возили на лодке на Березуевские разливы, делали там какие-то гидрографические наблюдения и наперебой называли латинские названия травок и несметных птиц, которые слетелись туда для гнездования. Почему-то все это меня не развлекало, как ожидалось, хотя сонные тростники, островками плавающая в синей воде пыльца и парами взлетающие утки – да, в этом что-то есть. И какая-то удивительная мелодия все время звучит на пределе слышимости. Может, просыпающиеся комары, а может – ангелы, не знаю наверняка.
Но вскоре я заметила, что после весеннего оживления скучно не только мне, но и всему обществу, и даже рабочим женщинам, у которых мужья работали на прииске по 12–14 часов в день и домой зачастую вообще не появлялись.
По моим прикидкам, после смерти Гордеева-старшего самые предприимчивые и чувствительные к новому люди, оставшиеся в Егорьевске, – семья трактирщиков и семья остяка Алеши. К ним я и обратилась со своей идеей. Расчет оказался верным – они посмеялись над «сумасбродной» Софи, но помогли мне воплотить идею в жизнь. У Алеши от прошлой навигации осталось несколько рулонов бракованного полотна, которые лежали без пользы. У Розы в числе ее приданого имелась швейная машинка. Из Алешиного полотна на Розиной машинке моя Вера сшила огромный тент-крышу. Под руководством Алеши его пропитали каким-то отвратительным на вид составом, который, по словам остяка, делал его плохо проницаемым для воды. Несколько вездесущих племянников Алеши изготовили прочные столбы и шесты, а калмычка Хайме наделала удивительных разноцветных фонариков, внутрь которых можно вставлять свечки или лампадки. Варвара расписала драконами и цветами остатки полотна, из которых мы изготовили множество треугольных флажков и вымпелов на палочках.
Главный вопрос решила опять-таки Роза. Из Большого Сорокина она привезла древнеглазого еврейского дедушку со скрипичным футляром под мышкой. Звали старика Яковом, сын его и внук держали в Сорокине питейную лавку, а сам дедушка давно ушел на покой и ждал смерти. Смерть же, по его словам, как-то про старого Якова позабыла, а на беззлобные подколки вроде «ты б ей напомнил», он отвечал: «Ну не смешите мои тапочки, кто ж смерти о себе напоминает!» Возможность еще каких-то жизненных событий дедушка Яков воспринял со всем мыслимым воодушевлением и с хорошо знакомой ему Розой поехал охотно, тем более что ни сын, ни внук никакого интереса к игре на скрипке так и не проявили, а вечное брюзжание бессмертного дедушки о старых добрых временах надоело им хуже горькой редьки.
Таким образом, где-то к середине июня почти в центре Егорьевска, на берегу пожарного пруда и напротив собора появилась утоптанная огороженная площадка под обширным навесом на столбах, между которыми на веревках висели флажки, вымпелы и фонарики. Огромная надпись перед входом гласила:
ТАНЦЕВАЛЬНАЯ ПЛОЩАДКА ДЛЯ ВСЕХ СОСЛОВИЙ.
ЗАХОДИ И ВЕСЕЛИСЬ.
ПЛАТА С ДАМ, БАБ И ДЕВОК – 10 КОПЕЕК.
С ГОСПОД, МУЖИКОВ И ПАРНЕЙ – 15 КОПЕЕК
В первый день мы с Розой и Варварой (и все наши доброжелатели) очень волновались – вдруг никто не придет и вся затея провалится?
Когда начало темнеть, мы зажгли фонарики и еще четыре факела по углам. Все это красиво отражалось в пожарном пруду. Я села у входа с билетами, а дедушка Яков опустился в углу площадки на стул и заиграл на скрипке. Дрожащие звуки понеслись над водой.
Волновались мы напрасно. К началу действия вокруг уже собралось народу едва ли не больше, чем могла вместить огороженная площадка.
