От такого намека я хлопнула себя по бедрам. Можешь вообразить эту сцену, Фло? Хлюпая носом, я втолковываю, что у него горячка и бред. На содержание к нему я хоть завтра пойду, но зачем ему такая жена — необразованная, без гроша за душой, да к тому же из рабов? Я же стыда не оберусь, когда он проспится и возьмет свои слова обратно! А он распластан в постели, лицо бледнее наволочки, но твердит, будто я окажу ему честь. Представляешь, я — ему? Вот умора! Но что мне оставалось делать? Сказав, что верну его по первому требованию, я надела на палец кольцо.
Обвенчались мы через месяц, по особой лицензии, без оглашения помолвки. Как заметил Джулиан, помолвки не всегда заканчиваются добром. А девять месяцев спустя у нас родился мальчик. Мы назвали его не Томас и не Эварист, а Артур. Никто из нашей родни не носил этого имени, и нам хотелось, чтобы он не перенял ничью судьбу. С замиранием сердца ожидаю, что же из него вырастет, потому что это один из немногих английских мальчишек, который не отведает розги. Ему и дня не исполнилось, как мы с его отцом поклялись, что никогда его не ударим — ни под горячую руку, ни после того, как схлынет гнев, а потребность в наказании останется. Поначалу я противилась. Не по-людски это — воспитывать детей без битья! Но вспомнила, как нас с тобой били и что потом из нас выросло, и скрепя сердце согласилась. Через год после рождения Артура у нас появилась дочка. Джулиан предложил назвать ее Лиззи. Он сказал, что это имя имеет для него особое значение, но так и не пояснил, какое именно.
Оба раза я не находила себе места от страха, что мои дети уродятся смуглыми, но кровь Джулиана переборола мою. Когда мне показали Артура, а потом Лиззи и я увидела их нежно-розовые щечки и золотистый пушок над головками — о, это были самые счастливые мгновения моей жизни! Летом, когда мы выезжаем на курорт в Рамсгейт, дети впитывают солнце, как губка апельсиновый сок, но загар к ним совсем не липнет. Ты бы их видела, Фло! Рыжее рыжего, в брызгах веснушек. Настоящие маленькие кельты.
Я могла бы долго рассказывать о проказах Артура и о том, как сладко пахнет от макушки Лиззи, но боюсь тебя утомить. Нам, матерям, только дай шанс похвастаться детворой, но тебе-то каково это слушать? Сколько ни напоминаю себе, что у тебя тоже есть дети, которым ты поешь колыбельную, сердце ноет от боли, что ты не познала радости настоящего материнства. Но раз уж депеши из детской вряд ли тебе интересны, расскажу о всех, кого ты знаешь и чья судьба может тебя волновать.
Марсель Дежарден погиб в начале декабря того же года. К тому времени Париж был взят в кольцо прусскими войсками. По словам очевидцев, Марсель крикнул, что вызовет офицера-пруссака на дуэль, а тот, не дожидаясь картели, застрелил его прямо на месте, безоружного. До Лондона известия добрались под Рождество. Конечно, я горько плакала, но у Джулиана подозревали гангрену, и это было все, что меня на тот момент волновало. О Марселе я не вспоминала вплоть до сегодняшнего дня. Наверное, ты сочтешь меня эгоисткой, ведь мы с тобой рассорились как раз из-за Марселя. Но чувства у меня всегда были попроще твоих, и если уж переживать, то за кого-то одного!
Мари живет в монастыре и, полагаю, довольна собой. Два раза в год, на Рождество и Пасху, она шлет нам письма из Льежа. Не вскрывая конверты, Джулиан швыряет их в огонь. Общими усилиями нам удалось обстряпать дело так, чтобы вся вина пала на Гастона Мерсье. О том же, что Иветт была его сообщницей, мы полиции не сообщили. Джулиан сказал, что проделки матери запятнали бы репутацию Олимпии и Мари, а заодно и наше с тобой доброе имя. Если среди родни затесалась негодяйка, это бросит тень на всех. Мне, признаться, хотелось бы, чтобы Мари вспорхнула к своим ангелами прямо с эшафота, но решение Джулиана показалось мне разумным. Бог ей судья. Но прощать ее мы не собираемся.
Олимпию теперь не узнать. Она набрала вес и так загорела, что легко сойдет за индианку. Парасолю нет места в ее гардеробе, точно так же, как и корсету, да и платье она давно променяла на шелковую тунику и мешковатые шальвары. Видок у нее, прямо скажу, странный. Половину года она проводит в Индии, а остаток времени колесит по Европе с лекциями о восточной зауми. Прошлой весной она была проездом в Лондоне и напросилась к нам ночевать. Давая разрешение, Джулиан не предвидел, что она привезет с собой весь свой табор! Вместо одной гостьи нам пришлось принимать десяток полоумных теософов. Один из них, бородач в чалме, на ломаном английском объяснил, что сам будет готовить все блюда, с какими-то диковинными специями и без мяса!
Вечером мы собрались за столом. Зрелище было то еще. Горничные прыскали, глядя, как гости за обе щеки уписывают темно-зеленую слизь с кусками чего-то белого. Я цыкнула на девчонок, но беззлобно. Во-первых, сама думаю, что Олимпия с жиру бесится. А во-вторых, что взять с магдалинок? Джулиан настаивает, чтобы его протеже завершали обучение у нас, так что можешь себе представить, на что похож наш дом с такой-то прислугой!
После десерта дамы и не думали уходить в гостиную, уж очень оживленная завязалась беседа. Гости перебрасывались словечками вроде «карма» и «мыслеоснова», так что слушала я вполуха. Но потом разговор коснулся тебя. Хорошо поставленным голосом Олимпия начала вещать, что ты была духовным учителем, чей совет привел ее к просветлению. Якобы тебя ниспослали на землю, дабы исправить непорядок и тем самым исполнить какой-то там Закон Кармы. Исполнив же его, твое тонкое тело покинуло грубую физическую оболочку и вознеслось в астральный план, возможно, достигнув его высшей ступени. Джулиан деликатно откашлялся. Наверное, он и сам был не рад, что несколько лет назад пересказал Олимпии твою историю. Он искал ответа и не знал, к кому еще обратиться, когда священник отказался обсуждать с ним этакую ересь. Вот и в тот вечер Джулиан сказал, что как католик доктрину Олимпии безусловно отрицает. Однако в том, что помимо материального есть и другие миры, тоже не сомневается. Глупо сомневаться в том, что видел собственными глазами.
К тому времени гости настолько утомили меня своей эксцентричностью, что я ввязалась в спор. Пока Джулиан лежал в забытье, объясняться с полицией приходилось мне. В том, что произошло, мистер Локвуд не увидел и намека на мистику. Как можно после четырех пулевых ранений, одно из которых пробило сердце, преспокойно подойти к врагу и свернуть ему шею? Легко! Все дело — в аффекте. Аффект не только утраивает силы, но и заглушает боль.
Ты думаешь, Джулиан смутился? Ничего подобного! А как насчет всего остального, спросил он. Как насчет синих крыльев, которые выпростались у тебя из спины, разрывая платье? Я напомнила, что, по мнению Локвуда, платье просто треснуло на спине, когда ты, схватив младшего Мерсье за горло, оторвала его от земли и швырнула вниз на мраморный пол. А барабанный бой? — допытывался Джулиан. А огромный костер с искрами-бабочками? На фоне пламени четко выделялся силуэт мужчины, и Джулиан видел, как ты бежала к нему, бежала со всех ног, как потом ты уткнулась лицом в черную грудь, а он гладил тебя по уже сложенным крыльям. Неужели мистер Локвуд может и это объяснить?
Я сказала, что не видела никого костра. Только то, как кровь из разбитого черепа Гастона растекается по черно-белым плитам. Мне было отвечено, что я ничего не видела, потому что не была в тот миг на грани жизни и смерти, между этим миром и тем. Ergo, спрос с меня невелик. А он, Джулиан Эверетт, был. Так что и спорить тут не о чем. Когда он договорил, я огляделась вокруг и увидела, что гости застыли на местах, а те, кто тянулся к блюду с рахат-лукумом, держат руки на весу. И все как один были бледны. Даже те, кого природа наделила смуглотой.
