Он смотрит на меня испытующе, и я молча подхожу к нему и сажусь рядом. Кладу ладонь на его сцепленные руки, поглаживаю по холодной влажной коже. Кожа у Джулиана водянисто-белая, как разбавленное молоко, и на его фоне я кажусь в два раза смуглее. Но он никогда не попрекал меня чернотой да и ложь мою тоже не поставил мне на вид. Если бы он начал петлять и перекладывать вину на Дезире или на ту же Молли, я бы тотчас выставила его за порог. Но его раскаяние кажется таким искренним, что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не заключить его в объятия. Так бы и поступила, будь он еще моим женихом.
— На вас трудно сердиться, Джулиан, — признаюсь я. — Что же вы со мной делаете?
— Мне так стыдно, Флора, так стыдно, — глухо шепчет он. — Трудно представить себе более отъявленный проступок.
С минуту я молчу, а потом бью его карту козырем. На то, чтобы рассказать о своем злодеянии, Джулиану потребовалось не более десяти минут. Моя биография едва укладывается в четыре часа, но, как я уже упоминала, человек я по натуре обстоятельный. Рассказываю все без утайки, не упуская ни единой, пусть и порочащей меня детали. Откровенность за откровенность. Пусть он узнает, кого собирался взять в жены.
Живописуя свои похождения, я искоса посматриваю на Джулиана — что-то он скажет? Я с размаху полоснула ножом по старому нарыву, и мне немного стыдно, что на него брызнул гной. Но как же легко становится, когда опустошишь душу от страхов, лжи и недомолвок! Только одного я не могу рассказать. Не потому, что боюсь внушить ему отвращение. Просто не помню.
Мистер Эверетт держится молодцом. Сидит прямо, как на заседании парламента, и слушает меня сосредоточенно, время от времени шевеля пальцами, словно делает невидимую пометку в блокноте. Умолкнув, я жду, когда он совершит самый закономерный в данных обстоятельствах поступок — молча встанет и уйдет. Вместо этого он выражает сожаление, что я так много страдала. Ушам своим не верю!
— Вы по-прежнему не считаете меня убийцей?
— Вас? Убийцей? — Мистер Эверетт изумлен. — С какой стати?
— Я пожелала работорговцу смерти и он погиб. Разве это не делает меня преступницей?
Надо отдать ему должное — Джулиан быстро приходит в себя после любых потрясений. Сомнения и стыд по щелчку пальцев уступают место самоуверенности. Или он так приободрился, перехватив у меня моральное превосходство? Ведь два низменных поступка — ничто по сравнению с душегубством. Когда Джулиан заговаривает со мной, голос его звучит внушительно. Ни дать ни взять Иосиф, готовый истолковать сон фараона.
— По своему физическому и умственному развитию вы, Флора Фариваль, взрослая женщина. Но где-то в голове у вас забилась испуганная девочка, и, оглядываясь назад, вы смотрите на вещи ее глазами. Пора вам оценить ситуацию с позиции человека современного, рационального.
— Боюсь, от этого будет немного проку.
— О, позвольте с вами не согласиться! — Он энергично мотает головой. — Начнем с вашей няньки Розы. В свое время она стала жертвой разврата и свою обиду перенесла на всю белую расу. Вспомните ее слова: «Дитя за дитя, жизнь за жизнь. Все честно». Она собиралась отнять вас у родителей и превратить в подобную себе. Зоркая, как все шарлатаны, Роза подметила в вас склонность к припадкам. Дальше ей оставалось пустить в ход силу внушения. Она обманывала вас точно так же, как дурачила рабов, когда елозила по полу, притворяясь, будто одержима духом.
— Да, я сама рассказала ей про бабочек. Но…
— Вот видите! Давайте рассуждать дальше. Она сама убила работорговца, тут двух мнений быть не может. Каковы были ее мотивы? Трудно судить. Возможно, она пожалела Дезире, которую, как и ее когда-то, собирались вовлечь в разврат. Так или иначе, Роза подсыпала яд в напиток. Торговец скончался на месте. А рабыню обуял страх. Она отлично понимала, что ее ждет суровая кара, если преступление будет раскрыто. Что же она делает дальше? Все просто — она выставляет заказчицей вас.
— А что насчет моего договора со Смертью? Его-то вы как объясните?
Джулиан усмехается, но не глумливо, а достаточно деликатно, приглашая меня сообща посмеяться над детскими страхами.
— Ну, положим, не смертью, — изрекает он, — не всадником на бледном коне, а каким-то африканским божком. Чтобы уж называть вещи своими именами.
По спине пробегает холодок. Ох, что сейчас будет! Напрягаю слух, ожидая, когда же хриплый шепот опровергнет все сказанное этим белым снобом, но раздается лишь скрип половиц под ботинками Джулиана. В животе тоже пустота, словно там никогда не трепетала бабочка. Ни громов, ни молний — ровным счетом ничего. Если Они слышат эти возмутительные слова, то никак не проявляют свой гнев. Отсутствие реакции со стороны Вселенной приводит меня в замешательство. Что же, в таком случае, я видела этой ночью? Бой барабанов, танцы у костра, улыбка женщины, похожей на меня всем, кроме цвета кожи… Неужели все это — бредовая картина, которую широкими мазками намалевало мое безумие?
— Вы стояли на коленях под палящим солнцем, да еще и с непокрытой головой. Солнечный удар не заставил себя ждать. В свою очередь, он спровоцировал припадок, во время которого вам померещился разговор со смертью.
— А убийство братьев Мерсье?
— Последнее ваше воспоминание — как слуга показывает отнятый у дезертира нож. Учитывая все то, что вы рассказали о Мерсье, у бывшего раба имелись к господам свои счеты. Вместе с вами он пошел к беседке. А уж там, не помня себя от ярости, он напал на хозяев и зарезал их тем самым ножом. Ваше сознание не справилось со сценой убийства и рухнуло под ее весом. Не вижу, в чем вас можно обвинить.
В моей памяти осталось последнее пятно. То, что произошло в беседке. До сих пор не помню, как и кем было исполнено второе желание, потому и не могу поделиться с Джулианом своей догадкой. Не рассказывать же ему, что сжимала в руках женщина у костра! Сейчас, при свете дня, подобные объяснения кажутся неуместными. Решаюсь на последнюю попытку.
— Хотя бы попытайтесь поверить! — взываю я к нему. — Роза не лгала мне. Тот мир, о котором она говорила, реален. Порой мне кажется, что он прячется под маской нашего мира точно так же, как древние боги прячутся под личиной святых. И есть те, кто может приподнять эту маску — или сдернуть ее одним рывком. Шаманы, ведьмы, мамбо — какая разница, как их называть? Такие, как Роза… или как я.
Джулиан досадливо потирает переносицу.
— Если я приму на веру ваши слова, мне, пожалуй, придется поверить, что Летти стала жертвой настоящего демона. А это не так. Я установил личность ее обидчика. Причем моя находка имеет прямое отношение к убийству вашей тетушки!
Мне ничего не остается, как пойти у него на поводу. Надо же наконец распутать этот клубок, в сердцевине которого застряла рубиновая брошь.
— Ну и кто же обидел Летти?
— А вот послушайте! После нашего визита в приют я не спал полночи. Все размышлял, почему Летти так на вас отреагировала. Газетной статейки не хватило бы, чтобы внушить ей такого рода подозрения. И только в том притоне я понял, в чем же дело. Брошь у вас на груди вспыхнула в отблеске пламени, но лицо ваше оставалось в тени. Тут-то я и вспомнил, что, когда вы вошли в спальню, свет из окна упал на вашу брошь и она заискрилась. Сразу же закричала Летти. Она опознала не вас, а ваше украшение!
