— Нет, не надо! Не провоцируйте их. Стойте как стоите. Или… или лучше дайте сюда ваш блокнот!
— Но Флора…
— Давайте его сюда! — ору я, когда Луи делает шаг вперед.
Наконец-то я могу разглядеть то, что прежде заслоняла от меня его спина. Источник странного света. Это был не лаз, как мне подумалось вначале, это ниша в стене. Из ее глубин тьма подмигивает мне десятками глаз. Свечи на низком алтаре. Ручейки воска стекают по гладкому камню, огибая подношения — сигары, открытые мешочки с кофе, подгнившие фрукты, рюмки, наполненные чем-то темным, — и тугими каплями падают на черепа, что выстроились в ряд у подножия алтаря. Сомневаюсь, что они были украдены из анатомического музея. Поговорить на понятном языке? Хорошо, поговорим.
Выхватив блокнот, начинаю рисовать. Карандашные линии смыкаются под прямым углом и, оттолкнувшись, разбегаются в стороны, ложатся глубокими рубцами, рассекая бумагу. На все у меня уходит полминуты, не более. Рисую, держа блокнот на весу, но рука у меня не дрогнет. Первая могила на кладбище получится идеальной.
— Поразительно! — дышит Джулиан мне в ухо. — Это ведь то, что называют «тотем»?
— Чего ты там черкаешь? — удивляется и кабатчик. — Записку, что ль, предсмертную?
— Вот именно. Для тебя. Вписать твое имя или сам крестик поставишь?
В последний раз взмахнув карандашом, я вырываю листок и выставляю перед собой, как посол верительную грамоту.
— Чего еще за диво? — задает Луи, по сути, риторический вопрос, потому что толпа вокруг нас начинает редеть по мере того, как те молодчики, что окружали вожака с флангов, передают по цепочке содержание записки. Лицо негра в миг сереет, и он хватается за гри-гри, что грязным комком свисает с бычьей шеи.
— Послушай, девка… — начинает кабатчик.
— Я тебе не девка.
— Леди…
— И не леди.
Оставив Джулиана далеко позади, я напираю на Луи, тесня его к нише с алтарем, пока кайма моей юбки не касается его заляпанных грязью сапог. Подбочениваюсь, как Роза, когда она готовилась пугать рабов своими побасенками. Оскаливаюсь.
Огоньки свечей пляшут, как язычки пламени, рвущиеся из адова зева. От их жара волокно за волокном тает тугой клубок страха, втиснутый у меня между ребер. Растревоженная теплом и светом, бабочка взмахивает крыльями-лезвиями и взмывает вверх. Я чувствую, как она касается меня, касается повсюду, словно я полый сосуд. Пальцы подрагивают, так им хочется скользить по телу, отслеживая неровную, трепетную траекторию ее полета.
Луи морщится, но не может отвести взгляд от моего рта, чувственного, приоткрытого для поцелуя. Таращится на мои губы, как приговоренный к расстрелу на дуло ружья.
Конечно, он не мог ее не заметить. Головку, состоящую из одних лишь сетчатых глаз, для которых любое существо из плоти и крови — всего-навсего пища. А между глазами хоботок — подвижный, ищущий. Когда я втягиваю бабочку обратно, острие хоботка рассекает мне губу с нежной внутренней стороны.
— Да кто же ты такая? — выдыхает кабатчик.
— Сама не прочь бы узнать, — говорю я, слизывая кровь с нижних зубов. — Но вот что я знаю наверняка: есть немало способов умертвить человека, завладев частицей его тела. Слюной, мочой, обрезками ногтей… Даже одним волоском. Вот таким. — Прежде чем он успевает отшатнуться, я снимаю волос, прилипший к его засаленному шейному платку, и накручиваю на замшевый палец перчатки. — Я обовью твой волос вокруг восковой куклы, Луи, а затем положу ее на тлеющие угли. И тогда мы поглядим, в каком порядке у тебя откажут органы. Что произойдет раньше — вытекут ли твои бесстыжие глаза или штуковина между ног скукожится, как обгорелый бобовый стручок? Хочешь, проверим?
— Да я тебя раньше порешу!
— Ой ли? Мы с тобой служим одному хозяину, но ты всего лишь наймит, а я… я его избранница. Как думаешь, кому он поможет в первую очередь?
— Эй, мамбо! — раздается окрик.
Оборачиваюсь к тому, кто это сказал. Негр напялил прожженную рубашку и смотрит на меня, набычившись, скорее недоуменно, чем враждебно.
— С какой стати ты снюхалась с белыми, мамбо? Вели ему, чтоб проваливал!
От самоуверенности мистера Эверетта не осталось и следа. Бледный, с испариной на лбу, он похож на человека, застигнутого землетрясением на городской площади, когда вокруг осыпается привычный мир, и все, что можно сделать — это замереть в надежде, что тебя не зашибет обломком колонны.
— Пусть проваливает, а ты оставайся с нами. Ночной бабочке нечего делать среди моли.
— Я сама решаю, кому уходить, а кому оставаться, — объясняю я чуть спокойнее. — В этом деле у меня свой интерес.
— Какой еще?
И правда, какой?
— Месть, — говорю я первое, что приходит на ум.
По рядам гуляк пробегает шепот, а негр изрекает одобрительное «Ммм-хммм». Ничего другого от мамбо он не ожидал.
— Так бы сразу и сказала, а то наводишь тень на плетень, — бурчит Луи и пинками сгоняет со скамьи двух пареньков, расчищая мне место. — Присаживайся, потолкуем.
Вернувшись к жениху, глажу его по руке, виновато заглядываю в глаза. Неужели сердится? Похоже на то. Он не мог видеть, как бесстыдно я выпятила губы, приглашая к лобзаниям чужого мужчину. Но моя походка, то, как я крутила бедрами, негритянская хрипотца в голосе… Когда его взгляд приобретает осмысленность, в нем сквозит такой холод, что у меня вспыхивают щеки — как на морозе.
Пока я смахиваю со стола чешую, расчищая место для блокнота, Джулиан отмалчивается. Потом спрашивает негромко:
— И о чем же вы с ним беседовали, Флора? — Его голос кажется скрипучим и чужим.
— Какая разница? Вы просили, чтобы я поговорила с головорезами на их языке. Я и поговорила.
— Вот уж не думал, что вы истолкуете мои слова настолько буквально.
Сердито отворачиваюсь. Неужели он считал, что бродячие псы подожмут хвосты, стоит только прикрикнуть на них с благородным акцентом? Что перестанут скалиться при виде игрушки, купленной в каталоге товаров для дома? Если я в чем-то виновата, то лишь в том, что отказалась умирать от ужаса. Хотя для английской барышни это, наверное, большой грех — не умереть от ужаса, когда того требуют приличия!
От камина пышет таким жаром, что мне приходится снять пелерину. Свернув рулоном, укладываю ее на коленях — вешалки, как и прочих примет цивилизации, в заведении мсье Луи не имеется. Но Джулиан, несмотря на духоту, не спешит расставаться с ольстером. Правильно делает. Уж очень недвусмысленно топорщится внутренний карман его сюртука.
— Ты знал девушку по имени Ортанс Клерваль? — обращаюсь я к Луи, который, совершенно не стесняясь моего присутствия, раскурил лохматую сигару и пускает фигурные струйки дыма.
— Девушку, говоришь? В последний раз, как я ее видел, на молодуху она никак не тянула. Еще бы, с половиной-то зубов во рту и таким фингалом, точно ее лягнула коняга.
