— Как я мог не прийти, девочка? Ведь я всегда рядом, всегда в двух шагах. В двух неосторожных шагах.
— Значит, ты мне поможешь! Пожалуйста! — Я складываю руки на груди. — Сделай так, чтобы кентуккиец не забирал мою сестру! Пожалуйста! Иначе я больше никогда ее не увижу, я же знаю!
Стоит Дезире выехать за ворота, и она пропала, пропала навсегда. Одно из моих первых детских воспоминаний — то, как папа крупно взлез в долги после Марди Гра, и бабушке срочно понадобились наличные, и она продала заезжему торговцу несколько рабов, а в их числе смазливого мальчонку, который бегал по двору. Просто бегал там и попался ей на глаза. Мальчика поставили на весы, на каких взвешивали свиней по осени, и пересчитали его стоимость в фунтах. Мать валялась у Нанетт в ногах, и та, смягчившись, пообещала выкупить мальчугана, как только деньги заведутся. Но с тех пор его никто не видел.
И Ди никто больше не увидит. Кроме меня ее защитить некому.
— Шшш, не плачь, девочка… — И снова мертвые пальцы касаются моего рукава-фонарика. — Ну, конечно, я тебе помогу. Как смогу. А смогу я сама знаешь как, — прибавляет он, усмехаясь. — Я могу дать лишь одно и лишь одно попросить взамен.
— Взамен?
— А ты как думала? — гнусавит Барон. — То, что дается даром, гроша ломаного не стоит. Но ты, я погляжу, засомневалась. Хорошо, будем считать, что мы не поняли друг друга, и пойдем каждый своей дорогой…
— Нет! — вскидываюсь я и чуть не хватаю его за костяные пальцы. — Я… я согласна… Ну, то есть… а что взамен?
Барон снова хохочет, но в его смехе слышится рокот далекой грозы.
— Я вырою могилы для всех, на кого ты укажешь. Более того, я сделаю это трижды. Три желания, Флоранс Фариваль. Как в сказке. Чтобы тебе проще было запомнить.
Чувствую себя попрошайкой, что протянула руку за медяком, а получила три золотых. Нельзя ли отдать сдачу?
— Но следующая могила, которую ты выкопаешь, будет твоей. У меня нет прялки, чтобы иначе переплести нити судеб. Все, что у меня есть, — это меч. И рублю я с плеча.
Я так пристально смотрю на его тень, что у меня глаза пересохли. Набалдашник трости выпускает три шипа, превращаясь в рукоять меча. Вот на что он опирается! Надо было сразу догадаться.
Еще не поздно все исправить, подзуживает страх. Растоптать веве, повалить трухлявый алтарь, бегом вернуться домой. Забыть полуденный морок. И выполнить наконец волю этого мира, стать такой, как все, и попрощаться с Дезире.
Нет, ни за что! Уж если приносить себя в жертву, так пусть все выйдет по-моему. Так, как хочу я. Только я и никто другой. Пусть свершится воля моя.
Меня охватывает сладкая, ни с чем не сравнимая истома. Я упиваюсь своеволием. Пью его, словно драгоценное вино, — не второпях и с оглядкой, как мне доводилось допивать бурбон из бокалов, забытых взрослыми на столе, а медленными томными глотками. Когда я закрываю глаза, чтобы вкус ярче проступил на языке, меня вновь окружают бабочки. Их крылья легонько задевают то щеку, то лоб — не бритвы, а лепестки азалий, поднятые порывом ветра, — их хоботки собирают капли пота с моих разгоряченных щек, и так я понимаю, что они, возможно, не желают мне зла. И никогда не желали.
Чтобы стать одной из них, крылатой спутницей Смерти, мне достаточно промолвить слово. Одно-единственное. Слово созревает во мне, немыслимо твердое, с острыми, зазубренными, сочащимися ядом краями, и я вся дрожу, как тетива индейского лука, готовая пустить вдаль смертоносную стрелу. Убить. Убрать с дороги.
Никто не встанет между мною и тем, что мое.
Никто не отнимет у меня Дезире.
— Руби, — говорю я.
— А ты девчонка с норовом, — одобряет Барон. — Станешь хорошей мамбо — если проживешь достаточно, чтобы вообще кем-то стать. Считай, что мы договорились, Флоранс Фариваль. Теперь проси.
— Я прошу…
От жары у меня перехватывает дыхание, но я продолжаю:
— Я прошу, чтобы моя сестра Дезире осталась на плантации! Сделай все, чтобы так оно и было.
Мои слова вызывают новые раскаты смеха.
— На первый раз сойдет. Я понял, девочка, что ты имела в виду. А мог бы притвориться, что не понимаю, и тогда ты осиротила бы себя одним неловким «все». Во второй раз выражайся яснее и уж тем более в третий. Называй имена врагов, представляй их лица. Если размахивать мечом, крепко зажмурившись, можно попасть и по своим.
Второй и третий раз? Я не готова заглянуть так далеко в будущее. Меня волнует только сейчас. Моя сестра в телеге под палящим солнцем… Да и не настолько я глупа, чтобы понапрасну разбрасываться желаниями. Зарою их в землю, пусть ржавеют. Но Барону об этом знать необязательно.
— Ты точно мне поможешь? — уточняю на всякий случай.
— Обижаешь! Мы же договорились.
Костяные пальцы сжимаются на моем плече, пронзая меня внезапной болью, а раскаленная белая пыль стеной встает перед глазами, ослепляя меня. Когда я, постанывая, поднимаюсь на карачки и тру глаза, свечи на алтаре догорели наполовину. Капли воска растеклись по бурой древесной коре, и в них, как в янтаре, застыли муравьи. А веве деловито заметает ветер, который вовсю дует с реки. На небо откуда ни возьмись набежали тучи и заслонили меня от безжалостного солнца, а то я, наверное, совсем бы спеклась. Но сколько же я провалялась в забытье?
Подцепляю пальцем рукав, но вместо отпечатка пальцев на плече вижу свою потную и не особо белую кожу. Может, все это мне пригрезилось? Простояла на солнцепеке, вот и голову напекло? Но, в таком случае, что стряслось с Дезире? Если встреча со Смертью была лишь горячечным бредом, сестра еще в беде!
Что есть сил мчусь домой, но когда вдали появляется изгородь, сердце мое сжимается от недобрых предчувствий. Куда подевался привратник-негритенок, что день-деньской раскачивается на воротах? Трудно не заметить его огромную, размером с колесо, соломенную шляпу. Но мальчишки нет на посту. Еще не дойдя до ворот, я слышу гул обеспокоенных голосов. Что случилось? Что-то с Дезире? Во внутреннем дворике толпятся рабы, и я нетерпеливо расталкиваю их, протискиваясь вперед. И замираю.
У ступеней на веранду лежит, раскинув по сторонам руки, мой недруг, работорговец из Кентукки. Налитые кровью глаза выпучены, рот перекошен, губы оттопырены так, что видны длинные желтые зубы, на усах и бороденке засохла пена. Он мертв. А над головой его, лениво взмахивая крылышками, порхает синяя бабочка.
* * *
— А что же потом?
— Ничего. Работорговца скрутили и надавали ему тумаков, а в голове у меня прояснилось почти сразу же. И день продолжался как обычно.
— Превосходно!
С нежданной пылкостью мистер Эверетт хватает меня за руки и подносит их к губам. Та покладистость, с которой я выполнила задание, приводит его в благостное расположение духа.
— Пообещайте мне, Флора, что будете работать над собой и вспоминать все последующие эпизоды. Так, постепенно разрабатывая память, вы подберетесь к ночи убийства и сумеете описать изувера.
