На всякий случай мы совершили вылазку в соседний квартал, где дома были облицованы не безлико-белым известняком, а кирпичом. Орудуя пилкой для ногтей, наскребли кирпичной крошки, а затем рассыпали ее под половиком у порога спальни, чтобы ни один злой дух не сунулся за этот барьер. Худо-бедно защитились. Но легче на душе не стало.
Газ мы не гасили до полуночи, а будь у нас возможность, то и спали бы при свете, но Олимпия, совершавшая обход своих владений, сделала нам строжайший выговор. Угроза, что за газ придется платить нам, сразу же возымела действие. Мы юркнули под одно одеяло, но долго еще ворочались и толкались холодными пятками, прежде чем нас сморил сон. Пожалуй, я проспала бы до полудня, если бы не ранний визит жениха. К своему частному расследованию мистер Джулиан Эверетт, член парламента и мой нареченный, приступил в понедельник, ровно в восемь утра. Опрос свидетелей начался в персиковой гостиной, там, где еще вчера мистер Локвуд дал мне понять, что чувствовали невольницы, когда их ставили на аукционный помост. Но сегодня мне уготована иная роль — не подсудимой, а судебного секретаря.
Сначала мистер Эверетт вызывает горничных. Нэнси похожа на овечку с широко расставленными глазами и копной белокурых кудряшек, из-за которых топорщится ее чепец. Августа костлява, вечно поджимает губы и в профиль напоминает копченую пикшу. Пока мы усаживаемся на диване, а я помещаю на колени наклонную подставку для письма, служанки топчутся на коврике, не зная, куда девать руки.
— Мы уже рассказали все полиции, сэр, — бубнит Августа.
— В таком случае повторить рассказ вам не составит труда.
— Но мы и впрямь ничего не слыхали, мистер Эверетт! — вступает словоохотливая Нэнси. — За день так набегаешься, что под вечер только и мечтаешь, чтоб поскорее на боковую.
— Шутка ли — две горничные на такой домище! — поддакивает Августа.
Выслушивать жалобы Джулиану недосуг, и он делает жест большим и указательным пальцами, словно защипывает служанке рот.
— О ваших тяготах мы побеседуем в другой раз. А покамест скажите, голубушка, о чем вас расспрашивал мистер Локвуд?
Девушки быстро переглядываются.
— Инспектор все больше про характер мисс Флоры допытывался, — сообщает Нэнси. — Нет ли за ней склонности к буйству, не кидается ли на людей с кулаками…
— И что вы ему сказали?
Я поднимаю глаза от листа.
— Ну, мисс, он же из столичной полиции. — Нэнси теребит лямку фартука. — Не могли ж мы ему наврать. Пришлось рассказать без утайки.
— Вы поступили правильно, голубушка, — по-отечески хвалит ее Джулиан. — Ложь — исток всех зол, ведь недаром же враг рода человеческого носит титул «отца лжи». «Не лгать ни при каких обстоятельствах» — вот первое правило в моем Приюте Магдалины!
Мне почудилось или на этих словах он искоса на меня посмотрел? Да, все так, но Джулиан лишь проверяет, успеваю ли я записывать, ведь разговор ведется в быстром темпе.
— Какую характеристику вы дали мисс Флоре?
— Ну, мы сказали, что нрав у нее сносный, работы лишней не задает. Сестру еще очень любит, только и слышно — моя сестра то, моя сестра сё. Но временами на мисс Флору находит, — без обиняков говорит Августа. — В первый вечер по приезде она такой ор подняла, что мы решили, будто к ней сам сатана пожаловал. А на самом деле она барышниной куклы напугалась.
— И в особые женские дни она «злющая, как зверь», — последние слова Нэнси выделяет интонацией, как бы забирая их в кавычки. — Так про нее мисс Дезире сказала, когда просила у покойной мадам позволения отселиться.
Кончик карандаша ломается от нажима, оставляя на листе грязный прочерк. Вот уж не думала, что розыгрыш Дезире на шаг приблизит меня к тюрьме. А возможно, и к виселице!
Джулиан продолжает интервью. Его интересует образ жизни покойной Иветт Ланжерон. Служанки наперебой сообщают, что мадам часто возвращалась за полночь, что, впрочем, типично для дам ее положения, у которых что ни ночь, то развлечение. Гостей мадам приглашала нечасто и в основном знакомых, вроде четы Лабуш или мсье Фурье. На какие средства жила госпожа, горничные доподлинно не знали, однако единодушно заявили, что жалованье им платили без задержек.
— Благодарю вас, голубушки, ваши ответы помогут восстановить справедливость, — улыбается Джулиан, но довольно вяло.
Поведение горничных не вселяет надежды. Перед ним девушки вытягиваются в струнку и послушно, хотя и сбивчиво, отвечают на вереницу вопросов. Но какие взгляды они роняют на меня! Если я резко встану, они с криками бросятся врассыпную.
Мистер Эверетт озадачен, раздосадован, ощутимо сконфужен, но не готов смириться с первым поражением.
— Назовите свои полные имена, возраст, место рождения и как долго вы здесь служите, — отдает он приказ. — Эти сведения понадобятся, чтобы вызвать вас в суд как свидетельниц со стороны защиты.
При упоминании суда служанки грустнеют. По всем признакам понятно, что моя невиновность у них под большим вопросом.
— Анна Стоун, двадцать лет, где родилась не ведаю, но воспитывалась в работном доме Саутварка. Туточки, в Лондоне, — рассказывает про себя Нэнси. — Нанялась сюда… сейчас вспомню… в Богородицын день
[35]
, полтора года назад.
— Августа Лессинджер, двадцать семь лет, родом из Кента, — тарабанит Августа. — На службу к мадам Ланжерон поступила в тот же день и год.
— А как так вышло? — спрашиваю я негромко, но они все равно вздрагивают. — Ну, почему вас наняли в один и тот же день?
— Да так и вышло, мисс. Утром мадам двух горничных рассчитала, а вечером наняла двух новых. Чего ж тут непонятного?
— Но в чем же провинились те горничные, раз тетя одновременно их про… гнала? — уточняю я, радуясь втихомолку, что вовремя заменила последнее слово.
Какой вышел бы конфуз! Столько лет прошло, а я все никак не могу привыкнуть к тому, что больше нигде в мире не торгуют людьми. А казалось бы, к хорошему привыкаешь быстро.
— Кухарка сказывала, будто были они трещотки и много мололи языком, — припоминает Нэнси. — Вот и не пришлись ко двору.
— Любопытно, — замечает Джулиан, — весьма любопытно.
Так я оказываюсь на кухне, в этом дымном, пропахшем жареной рыбой подбрюшье дома. На плантации у нас по старинке готовят на открытом огне, а тут добрую треть пространства занимает чугунная плита — огромная и черная, как пароход, на котором мы прибыли в Ливерпуль.
Кухарка миссис Моррис (тут всех кухарок титулуют «миссис») ведет кротовий образ жизни, не покидая полуподвальное помещение даже ради прогулки на рынок — всю нужную снедь, от молока до овощей и битой птицы, доставляют разносчики. Естественно, про убийство, как и вообще все, что творится этажом выше, кухарка ничего толкового показать не может. Вопрос о моем характере тоже приводит ее в недоумение. Да она меня впервые видит!
