Но ты меня не услышишь.
А этот святой в золотой тиаре и зеленом одеянии? Не клевер в руке привлекает мой взор, а змея под ногами. Дамбалла, белый змей мудрости. Когда он оседлывал Розу, она извивалась на полу, а сквозь стиснутые зубы прорывалось шипение, в котором мало кто мог разобрать слова. Мне даже казалось, будто ее зрачки сжимаются в щелки. Совета Дамбаллы испрашивают только в самых важных делах, но разве мое — не важное? Я бы вызвала тебя, Дамбалла, я бы накормила тебя рассыпчатым рисом и напоила парным молоком. Ты любишь все белое, я не забыла.
Но ты тоже меня не услышишь.
Вот два отрока, отличные друг от друга лишь цветом одежд. Святые Козьма и Дамиан — гласит извилистая надпись под витражом. Но мне-то лучше знать. Вспомните, близнецы Марасса, как мы с Дезире скручивали куколок из листьев кукурузы, потому что более других даров вам приятны игрушки. Неужели вы не придете нам на помощь? Ведь нас хотят разлучить.
Но вы молчите, как и все остальные.
Впереди торжественно белеет алтарь, а за ним Христос протягивает руку Богородице. О, Мария, отврати от меня лик, ибо я тебя недостойна. Вижу ли я тебя плачущей или счастливой, мне представляется Эрзули любящая и любимая. Тебе, Эрзули, открыто сердце моей сестры, ведь она, как и ты, любит переливы шелка и мягкое колыхание вееров, утопающие в глазури пирожные, ароматы, от которых кругом идет голова. Неужели ты за нее не заступишься? Я застелю атласом твой алтарь, окроплю его духами и поставлю для тебя хрустальную чашу с прозрачным липовым медом. В нем увязнут стручки ванили, коричные стружки и звездочки аниса.
Но даже перед этими дарами ты сможешь устоять.
Потому что я отдала себя одному из вас, отдала душу и тело, все, что есть у меня моего. И лишь он откликается на мой зов. Он всегда весел — точнее, он всегда навеселе. От него несет ромом и дешевыми сигарами. И сегодня суббота, его день.
«Три желания, Флоранс Фариваль. Как в сказке. Но следующая могила, которую ты выкопаешь, будет твоей».
За окном церкви сгущаются сумерки, а я так ничего и не придумала. Времени мне остается до завтрашнего утра.
Глава 6
На Тэлбот-стрит я возвращаюсь после вечерни, полдевятого, когда на улице уже тьма кромешная. Туман настолько густой, что на нем можно рисовать, как на холсте. Говорят, в туман прохожие сбиваются с пути и, оступившись, падают в Темзу, а там уж камнем идут на дно. Подобный исход решил бы многие из моих затруднений. Открывает Августа, вторая горничная, которая замещает Нэнси, пока та прислуживает в столовой.
— Уже десерт подали. — Служанка поджимает губы, и без того тонкие и бледные. Суровые нитки, а не губы.
— Я не голодна.
— Но ведь барышни вас дожидаются! Все спрашивали, где вы, не вернулись ли.
— А мадам про меня спрашивала?
— Мадам Ланжерон сегодня ужинает в ресторации.
В таком случае можно заглянуть в столовую. От долгого стояния на коленях, а еще пуще от запаха краски меня немного подташнивает. Чашка горячего чая успокоит желудок. Удивительно, как быстро Джулиан приохотил меня к чаю. Раньше этот напиток — «пойло янки», как называет его бабушка, — казался мне чем-то вроде водицы из лужи, в которой долго прели палые листья. А теперь я во вкус вошла. Ах, Джулиан, Джулиан. Что бы он сказал обо всем этом? О моем обмане?
На столе мой любимый чайный сервиз, все приборы в виде капустных кочанов, но сегодня даже он меня не радует.
— Милая кузина, а вот и ты! — приветствует меня Мари, а Дезире торопится налить мне ароматного чая.
Судя по ее улыбке, сестра ничего не знает о тетушкином замысле. Как и о том, что этот ужин для нас все равно что Тайная вечеря. В таком составе мы трапезничаем в последний раз.
— А мы уж подумали, что ты в церкви решила заночевать, — бурчит Олимпия, налегая на рулет с изюмом. В отсутствие матери она ест за семерых. — Кстати, завтра мама гонит нас к заутрене. Представляешь — в шесть утра вставать. В воскресенье.
— Мы будем славить Господа с первыми птахами! — радуется понятно кто.
— Скорее уж со всяким сбродом, что привык вставать спозаранку. С ирландскими торговками и шарманщиками из Палермо. Шесть утра! Что ж мне теперь, лауданум на ночь не пить?
— А ты пьешь лауданум? — не могу удержаться от вопроса.
— Да. Без него не уснуть. Иногда у меня так живот бурчит от голода, что я просыпаюсь. И эта еще бубнит через стену!
— Я не бубню, — поправляет ее Мари, — я состою в общении со своим ангелом-хранителем.
Олимпия посылает мне мрачный взгляд через весь стол. В ее глазах — неприкрытая ненависть ко всем формам жизни и в особенности к младшим сестрам.
— Шесть так шесть, — соглашается Дезире.
— Нет, мы с тобой дома останемся, — говорю я, принимая от Нэнси тарелку с десертом. Ко мне оборачиваются все головы.
— Так сказала тетя Иветт. На нас с Дезире у нее какие-то свои планы.
И тут же чувствую, как Ди наступает мне на ногу каблуком-рюмочкой.
«Джулиан сделал предложение? — всем своим видом допытывается сестра. — Уже?»
Откуда же ей знать, что Джулиана мы больше не увидим, да и Марселя тоже. А если увидим, Марсель будет зубоскалить над ней, как над мисс Диной, негритянкой из того водевиля. Уж тетя Иветт расстарается. Если Ди заартачится, тетя покажет Марселю письмо да и от себя кое-что присовокупит.
Письмо…
Рулет застревает у меня в горле, точно кусок сухой губки.
Письмо от мамы!
А что, если оно все еще лежит в той вазе? Вдруг тетя не успела его перепрятать? Тогда я могу завладеть им, и одной уликой станет меньше.
Да, тетя может выставить нас из дому, но доказать, что Ди — дочь рабыни, у нее не получится. Англичане дотошны. Без бумажки не поверят. А если она сделает запрос… что ж, корреспонденция идет медленно. Как минимум две недели до Нового Орлеана, а в нашу глушь и того дольше. На берег тюки с письмами спускают на длинных шестах с проплывающего мимо парохода, и ловят их те, кто окажется поблизости. Белые, негры, на кого попадешь. А что с письмами дальше случается, один Господь ведает. Когда доходят, когда нет. Кто-то их вообще на самокрутки пускает.
Стоит потянуть время, и мы спасены. К тому моменту, как Иветт раздобудет еще одно доказательство, я, может статься, уже буду повенчана.
Допиваю чай и вскакиваю прежде, чем Нэнси успевает отодвинуть мой стул.
— Я к себе. Что-то мне дурно.
— Помочь тебе с корсетом? — спрашивает Ди, тоже приподнимаясь, но я давлю на спинку ее стула.
— Сиди, сиди. Сама управлюсь.
— Ты рулет не доела. В следующий раз так много не бери, — прощается со мной Олимпия.
— Добрых снов, милая Флоранс! — прощается со мной Мари.
